Герман Воук - Марджори в поисках пути Страница 26

Она обернулась.

— Позорник. Отца, самого себя, всех евреев, всякого, кто соприкасается с тобой, всех позоришь. Я до конца дней буду Бога благодарить, что избавилась от тебя. Даже если ты станешь мировой знаменитостью. Прощай, Ноэль.

Все с той же усмешкой он хлопнулся на скамью, всклокоченный, неопрятный, все такой же желанный, как всегда. Ей захотелось пригладить ему волосы. Она выбежала из зала. В странных синеватых сумерках падал снег. Она пробежала два квартала до подземки. Снежные хлопья кружились, щипали ее за разгоряченные щеки, набивались в глаза. Ничего не соображая, она проехала от центра минут пятнадцать, а потом в вагон вошла негритянка, на кроличьем воротнике у нее налип снег — странно, апрель, а идет снег.

7. Доктор Шапиро

Первое письмо от Ноэля Марджори нашла у дверей вместе с утренней почтой пару недель спустя. У нее даже сердце заколотилось от радости.

Дни тянулись, она вставала разнесчастная, разнесчастная ходила весь день и разнесчастная ложилась спать. Она видела его в толпе и на картинках в журналах, она рисовала его себе, как рисуют героя романа, взятого в библиотеке, убеждала себя, что все прошло, и сама этому верила, но и это не приносило облегчения. С письмом в руках она бросилась к себе в спальню, как кошка, стащившая рыбью голову, закрыла за собой дверь и встала, разглядывая письмо, поглаживая пальцами тоненький конверт авиапочты с яркой зелено-желтой мексиканской маркой. Потом она прочитала письмо. Это был длинный, с юмором, рассказ о его автомобильном путешествии, отпечатанный на машинке, с восторженными описаниями мексиканских пейзажей и кухни. Она перескакивала через абзацы в поисках строчки, где бы говорилось о них двоих. Но ничего не было. Начиналось письмо со слов «Привет, дорогая!», а кончалось словами «Люблю, Ноэль». Она швырнула письмо на кровать. А затем перечитывала снова и снова. Через несколько дней она порвала его, оставив без ответа и не записав адрес Ноэля в Мехико, впрочем, адрес она знала.

Долгие недели после этого она усердно следила за почтой. Она понимала, что глупо надеяться получить от него письмо, не ответив на первое, но логикой она не руководствовалась.

С еще большим усердием она обивала пороги продюсерских контор и толкалась в аптеке, как и раньше без толку. Но теперь она уже знала, что получать от ворот поворот — это хлеб Бродвея, и она упорно продолжала свои обходы. По крайней мере боль от того, что театр ее не замечает, отвлекала от боли, вызванной Ноэлем.

Как только «ребята» (так называли друг друга молодые безработные актеры и актрисы, собиравшиеся в аптеке) узнали, что она свободна, вечера Марджори заполнились свиданиями. Она попробовала раз-другой поиграть в любовь, чтобы забыть Ноэля, но все это было скучно и глупо, и она покончила с этим делом. Марджори безропотно ходила на танцульки в синагогу, все плотнее заполняя свой календарь свиданий именами молодых адвокатов, бизнесменов и врачей. Контраст между ее друзьями в синагоге и «ребятами» немного веселил ее. И это было почти единственным ее развлечением в те дни. Надежды никому из них Марджори не давала. Она спокойно принимала их приглашения, равнодушно обедала или танцевала с ними, позволяла себя поцеловать у дверей после притворного сопротивления, так что это становилось похожим на старомодное ухаживание.

Как ни странно, единственным среди всех ее новых поклонников, кто пробудил в ней хоть какой-то проблеск интереса, был некий доктор Моррис Шапиро. Она познакомилась с ним на лекции о сионизме, куда ее затащили родители. Когда его представили ей, она чуть не расхохоталась, услышав, как его зовут. А чтобы скрыть свое замешательство от столь вопиющего неприличия, постаралась быть с ним полюбезней, и вскоре он стал приглашать ее на свидания чуть ли не каждую неделю. Он оказался неплохим парнем, ему было около тридцати двух лет, он обладал блестящим чувством юмора и острым умом. Вскоре ей стало нравиться его общество — если не приглядываться к жидким волосам, к темным кругам под глазами и одутловатой бледности лица. То, что он в нее влюбился, и сомнений не вызывало. В конце концов она рассказала ему, почему рассмеялась тогда, в первый раз. История эта его от души позабавила, и ей это понравилось. Он сказал, что благодарен Ноэлю за его предсказание и в любое время готов стать тем, кто ей предопределен судьбой, пусть только слово скажет.

— Может быть, я и поверила бы, что вы — моя судьба, если бы вас звали Макс, — схитрила Марджори. — Какая досада!

— Как важно быть Максом, — сказал он. — Что же вы мне раньше не сказали? Я пойду в суд и поменяю имя, если только в этом загвоздка.

Она лишь рассмеялась в ответ.

Второе письмо от Ноэля пришло, когда она уже почти перестала следить за почтой. Вот она, яркая мексиканская марка, выглядывает из-под обычной кучи счетов, просьб благотворительных организаций и проспектов. Это был еще один блестящий машинописный отчет о путешествии. А о личном — этак невзначай в последней строчке: «Будь паинькой, черкни дружку открыточку. Не переигрывай. Никто меня не любит. Ноэль».

Это письмо она не порвала.

Песню Ноэля издали. Она имела огромный успех. Марджори слышала ее в ночных клубах и ресторанах, по радио. Каждый раз, когда она слышала эту мелодию, ей неизменно представлялся Ноэль — вот он сидит за фортепьяно в личном кабинете Сэма Ротмора, длинные светлые волосы спадают на лоб, синие глаза горят огнем. Целых две недели она боролась с искушением написать ему.

Однажды поздно вечером она вернулась с танцев, где была с Моррисом Шапиро, в приподнятом настроении (в тот день ей подвернулась работа в летнем театре). В голове все звучала мелодия песни «Старое лицо луны». Марджори села за письменный стол и мигом накатала такое письмецо:

«Дорогой Ноэль!

В самом деле никто тебя не любит. Полагаю, что две сеньориты, которые сидят у тебя на коленях, когда ты читаешь это письмо, не в счет. Передай им от меня привет.

Я завидую твоему потрясающему путешествию по Мексике. Хотела бы найти какой-нибудь благовидный предлог и к тебе там присоединиться, да не получается. Так что довольствуйся своим скульптором и сеньоритами и, конечно, воспоминаниями. Кстати, «Лицо луны» играют тут на каждом углу, и звучит она не хуже, чем в тот день, в кабинете Сэма Ротмора. Поздравляю, ты, наверно, катаешься как сыр в масле на свои гонорары.

Я тоже тут постаралась и преуспела. Поиски работы увенчались некоторым успехом. Собираюсь на лето в театр «Рипль Ван Винкль». Ты наверняка знаешь это место. Кэтрин Хэпберн вышла оттуда, так почему бы не Марджори Морнингстар? Все ребята говорят, что это самый лучший из летних театров. В аптеке я — новая героиня. Говорят, я буквально ворвалась в контору Клиффа Раймера, взяла его за горло и заставила прослушать, как я читаю «Пигмалион». Так оно и было. С отчаяния чего не сделаешь. Я всего-навсего актриса-практикантка, так что платить мне не будут, но хоть комнатой и питанием обеспечат. Я больше не стану, слава Богу, висеть на шее у родителей. А самое главное, я наконец буду играть.