Жаклин Монсиньи - Петербургский рыцарь Страница 26

9

— Просыпайся, мадемуазель Батистина, тебе приснился страшный сон.

Маленькая девочка заметалась, на кружевных подушках и принялась тереть свои хорошенькие голубые глаза, откуда все еще текли крупные слезы. Добрая Элиза взяла ребенка на руки и принялась ласкать ее золотистые волосы, запутавшиеся во время страшной ночи, которую ей только что довелось пережить.

— Иисус-Мария-Иосиф, разве не стыдно так бояться всяких пустяков. Твои братья никогда меня так не пугали. Оки были очень милыми мальчиками, их было легко воспитывать.

Батистина бросила насмешливый взор на старую няньку, последовавшую за ней в монастырь. Старуха, казалось, совершенно забыла свои жалобы на проказы Флориса и Адриана.

Мать Мария-Марта приподняла белый полог, скрывавший кровать Батистины и одновременно служивший своего рода стенами крошечной кельи; в длинном коридоре дортуара монастыря урсулинок таких келий было двадцать.

— Ну вот, вы и успокоились, моя маленькая Батистина, — ласково сказала монахиня. — Своими криками вы разбудили ваших товарок, и я сразу же послала за Элизой.

Батистина опустила глаза: ей было немного стыдно, что она невольно стала причиной переполоха.

— Сейчас мне гораздо лучше, матушка; действительно, черт знает что, мне просто приснился плохой сон.

— Мне очень жаль, мадемуазель, что вам снятся дурные сны, — строго сказала монахиня, — но еще более мне жаль, что после двух лет пребывания в нашей обители вы продолжаете употреблять слова, звучащие просто отвратительно в устах девушки из хорошей семьи.

Батистина скорчила удивленную гримаску, и уже подумывала, что бы такое ей ответить, но мать Мария-Марта пресекла ее попытку и удалилась со словами:

— Хватит довольно дерзить, дитя мое, лучше постарайтесь поскорее одеться и причесаться. Напоминаю вам, что сегодня их величества собираются оказать честь нашей скромной обители своим посещением.

«О, Господи! — с возмущением подумала Батистина. — Матушка положительно ополоумела! Неужели она всерьез считает; что я могу об этом забыть?»

Батистина вскочила на ноги. Ее длинная ночная рубашка волочилась за ней до одеялу. Под восхищенным взором Элизы она принялась скакать по кровати: служанку гораздо больше беспокоил ночной кошмар девочки, чем ее манеры Батистина выпрямилась и, приподняв полог, зашептала:

— Жанна-Антуанетта, Жанна-Антуанетта, ты еще спишь?

Очаровательная головка с каштановыми кудрями и золотистыми глазами просунулась между полотнищами соседней кельи и улыбнулась.

— А ты еще и шутишь, Батистина. Ты же сама нас всех разбудила; это я побежала за матерью Марией-Мартой. Что с тобой случилось?

— Мне приснилось, что мои братья умерли, и я больше никогда их не увижу, и не увижу ни доброго Федора, ни моего дорогого Ли Кана, ни Жоржа-Альбера, ни Грегуара. О! Жанна-Антуанетта, как мне иногда хочется убежать и присоединиться к ним! Здесь все такие скучные, кроме тебя, конечно! Раньше, когда с нами была мама, мы так здорово веселились вместе!

По нежной, словно кожица персика, щечке девочки скатилась слеза. Жанна-Антуанетта взяла Батистину за руку:

— Но ведь ты регулярно получаешь письма от своих братьев, их привозит курьер вместе с почтой из России, и они всегда сообщают тебе хорошие новости.

— Да, Жанетта, но сегодня ночью я видела… О! Это ужасно, я видела Флориса, моего Флориса, и у него из спины торчала шпага, а у Адриана было перерезано горло, это было ужасно, а еще там была отвратительная женщина, и она смеялась… смеялась…

Жанна-Антуанетта внимательно разглядывала свою маленькую подружку. Она очень любила Батистину, но чувствовала, что та совершенно не похожа ни на нее, ни на остальных их товарок, и сама не знала, почему. Когда Флорис и Адриан поместили свою сестру в этот пансион, девочки тотчас подружились. За последнее время они очень выросли, хотя и не успели еще окончательно превратиться в молоденьких девушек; они пребывали в том странном подростковом возрасте, характерными признаками которого являются безграничная мечтательность, приглушенное хихиканье, тонкие худые руки, маленькие, еще несформировавшиеся груди, блестящие глаза и страсть к бесконечным душевным излияниям.

— Однако все к лучшему, — продолжала Батистина, — печаль моя прошла, и мы скоро увидим короля и королеву. Ты только представь себе, Жанетта! О! Король… Флорис рассказывал мне о нем; Ли Кан называл его Солнечным Султаном.

И обе девочки прыснули от смеха.

— Какое платье ты наденешь, Жанетта? — спросила Батистина.

Монастырь урсулинок был самым роскошным пансионом для девочек, его воспитанницы имели право держать слуг и, разумеется, могли не носить монашескую одежду.

— Мама приказала сшить мне платье из голубого тканого атласа с «падающим воланом» и рукавами «а ля пагода», тоже с воланами, но ведь ты знаешь, я бы хотела настоящее черное платье, украшенное белыми кружевами, как теперь принято для представления при дворе. А мама говорит, что я еще слишком молода для такого платья. Впрочем, — вздохнула девочка, — надеюсь, что я когда-нибудь наконец состарюсь. А что наденешь ты?

— О! У меня есть платье с «блондами»[12] и воротничок с газовыми оборками, — печально произнесла Батистина. Для своего возраста она была весьма рассудительна и не хотела просить денег у господина Шабу, управляющего Мортфонтеном: четыре тысячи ливров, которые братья платили за ее пансион, были весьма обременительны для кошельков молодых людей. Маленькая Жанна-Антуанетта Пуассон, напротив, была из недворянской, но очень богатой семьи, которая ни в чем ей не отказывала… ни в чем, кроме черного платья с белыми кружевами…

— Мадемуазель Батистина, мне надо причесать вас, иначе ты никогда не будешь готова и мать Мария-Марта будет нами недовольна, — ворчала Элиза.

Жанна-Антуанетта рассмеялась.

— Вечно твоя старая нянька смешит меня своими «вы» и «ты». Как и ты, она чувствует себя в монастыре не в своей тарелке. Вы действительно странная семейка. Вот мне, например, совсем не трудно говорить тебе ты, когда мы с тобой вдвоем, и вы, когда рядом стоят сестры-наставницы.

— Правда, тут ты просто неподражаема, — согласилась Батистина, но я — совсем другое дело. Раньше, когда была жива наша мама, мы все были свободны; вместе с братьями мы делали все, что хотели, и говорили все, что приходило нам в голову. Подумать только, я скоро увижу Флориса и Адриана. О! Мой Флорис, как бы я хотела сейчас быть с тобой. Знаешь, мы часто играли в волшебный город, о котором рассказывается в одной украинской легенде. Флорис садился на гору Мудрости Господней, Адриан спускался в долину Отваги Ангела, а я шла по мосту Чистоты. Так мы окрестили разные уголки в парке Мортфонтена; потом мы решили построить «золотые ворота», но через них можно было проходить только тогда, когда у тебя было чистое сердце, иначе алмазная стрела пронзала тебе душу.