Мэри Бэлоу - Рождественская невеста Страница 26

На сей раз, Эдгар, в самом деле, покраснел.

– Теперь ты точно смутила мистера Доунса, Элен, – укоризненно заметила миссис Кросс.

– Но вам совсем незачем смущаться, сэр. Желаю Вам удачи в поисках. Любой молодой леди невероятно повезет, если на нее падет Ваш выбор.

– Благодарю Вас, мэм, – сказал Эдгар и с облегчением заметил, что Кора поднялась, чтобы уйти. Он встал, то же самое сделали две другие леди. Он поклонился им и ждал, пока Кора подумает, что бы еще такого сказать миссис Кросс напоследок. Он пристально посмотрел на леди Стэплтон, которая улыбнулась ему в ответ.

– Вы беременны? – хотелось ему выпалить. Но это было просто смешно. Странно. Она была тридцати шестилетней вдовой. С которой у него были сексуальные отношения, – дважды, – около месяца назад. А теперь она страдает от утренней тошноты, усталости и обмороков, когда пытается заняться ежедневными делами. И она не хотела показаться врачу.

На мгновение он почувствовал головокружение.

Он не мог себе представить худшего несчастья. Этого не может быть. Но какое еще объяснение можно было найти? Утренняя тошнота. Усталость. Даже он знал про эти два симптома, которые характерны для беременности на ранней стадии.

Он прошел за своей сестрой вниз, испытывая потребность в свежем воздухе , – даже если речь шла о холодном, мокром, ветреном воздухе. Ему надо было подумать. Ему надо было убедить себя в своей глупости.

Но что было глупее, думать о том, что это возможно, или о том, что это категорически невозможно?

Была ли она беременна?

От него ли?

Глава 8

Элен решила остаться в Лондоне после Рождества. Несколько дней она испытывала тщательно подавляемый ею страх и легкую форму паники, пока не успокоилась достаточно и не решила, что ей нужно тщательно все спланировать и в спешке нет необходимости. Она беременна чуть больше месяца. Скоро тошнота и усталость пройдут. Ничего не будет заметно еще несколько месяцев. Она не должна отправляться куда-либо в слепой панике. У нее было время все обдумать и спланировать.

Вскоре большинство ее знакомых отправятся в свои загородные имения на праздники. Некоторые из них останутся, приедут другие, но люди, от которых она хотела избавиться прежде всего, уедут.

Эдгар Доунс уедет со своей дерзкой привлекательной сестрой и ее семьей. С ними поедут некоторые другие люди – Кэрью, Бриджуотеры, Торнхиллы, Гринволды. И скорее всего, Грейнджеры.

Она чувствовала жалость к Фанни Грейнджер, хотя обычно она не жалела людей, это было не в ее натуре. Вероятно, она жалела девушку потому, что вспоминала себя в ее возрасте или немного моложе. Такой же несчастной и покорной судьбе. Очень покорной. Словно ягненок на бойне, как бы банально это не звучало.

Фанни будет сломлена Эдгаром Доунсом.

Она заставила себя посещать большую часть светских мероприятий, на которые ее приглашали, - а ее приглашали всюду, - но она старалась меньше уделять времени утренним занятиям, а также освободить послеобеденное время, чтобы отдохнуть. Ей удалось выглядеть и чувствовать себя немного лучше, чем раньше и, в результате тетя, хоть и не была полностью удовлетворена, но перестала требовать, чтобы она обратилась к доктору.

Рано или поздно ей придется пойти к доктору, размышляла Элен.

Как ей будет стыдно. Но она подумает об этом, когда придет время – после Рождества. К тому времени она точно решит, куда поедет и как поступит с ребенком. Иногда она думала, что могла бы оставить ребенка себе и жить где-то на Континенте, не обращая на мнение общества никакого внимания. Возможно, она отдаст ребенка в тщательно выбранную семью и исчезнет из его жизни. Она не была достойна стать матерью.

Она старалась думать о ребенке, как об «этом». Если бы она стала думать о личности, внешности и поле ребенка, к ней вернулся бы страх. А если это будет мальчик, похожий на него как две капли воды! Ей нужно было перестать думать об этом. Она не могла представить настоящего, живого ребенка, вышедшего из ее тела, который бы нуждался в ее объятиях и ее молоке, и ее любви.

Она не была способна на любовь. Она ничего не знала о воспитании.

О, да, подумала она, ей все-таки лучше отдать ребенка. Это.

Она часто встречала Эдгара Доунса. Они прекрасно научились избегать друг друга, сидеть далеко друг от друга за столом во время обедов и ужинов, беседуя и играя в карты в разных компаниях, они сидели в разных концах комнаты во время концертов. Они никогда не игнорировали друг друга – это могло привлечь внимание общества, жадного до сплетен, как будто оно постоянно рылось в грязном белье друг друга. Когда они сталкивались лицом к лицу, то вежливо улыбались, и он спрашивал о ее здоровье, а она заверяла его, что чувствовала себя хорошо и благодарила. Они следили друг за другом, но не глазами – странное понятие. Они чувствовали друг друга. Она была уверена, что это взаимно. Иногда она чувствовала, что он смотрел на нее, но когда бы она ни взглянула на него, чтобы подтвердить свое подозрение, всегда оказывалась неправа. Когда он спрашивал ее о здоровье, она ощущала, что за этим вопросом скрывалась не только вежливость. После того, как он принес ее на руках в постель, а потом вернулся справиться о ее самочувствии со своей сестрой, она несколько дней ждала, что он появится с доктором. Это определенно было тем, что она ожидала от него, – принять ответственность, заставить принять его волю, даже если у неё не было никакого желания подчиняться, делать то, что он считал лучшим, несмотря на ее чувства.

И она сознавала его присутствие. Она не могла избавиться от одержимости и, в конце концов, перестала пытаться. Скоро он уедет и не будет ежедневно о себе напоминать. Через восемь месяцев его ребенок исчезнет – из ее утробы и жизни. У нее будет своя жизнь, свой собственный, специальный ад, все вернется на круги своя.

Она думала об Эдгаре постоянно – не в сексуальном смысле. Если бы так, было бы хоть понятно, и она не была бы такой встревоженной. Она продолжала думать о том, как он провожал ее домой, какой была его рука, сильной и уверенной, под ее рукой, как он замедлил свои шаги, чтобы приноровится к ее походке. Она продолжала думать о том, как он взял ее на руки и внес в дом, пройдя два лестничных пролета, как будто весила она не больше перышка. Она продолжала думать о том, как он почти не говорил, когда пришел навестить ее с леди Фрэнсис, о том хмуром, пристальном взгляде, которым он смотрел на нее, как будто, в самом деле, беспокоился о ее здоровье. Она продолжала представлять себе, как она купалась в его силе, забывая обо всех трудностях своей жизни благодаря ему, позволяя ему самому с ними справиться. Она продолжала думать о том, как спала в его объятиях. Просто спала – ничего больше. Абсолютный отдых и забвение. Безопасность. Покой. Она ненавидела это чувство. Она ненавидела слабость своих мыслей. И поэтому, несмотря на свою одержимость им, она все равно его ненавидела. К середине декабря она уже с нетерпением ждала его отъезда. Он приехал, чтобы выбрать себе невесту. Он уже давно ее выбрал. Так пора отвезти ее к отцу и устроить великое празднование. Она не могла понять, почему он медлил. Она возмущалась этим промедлением. Она хотела освободиться от него. И презрительно посмеивалась про себя каждый раз, когда ловила себя на этой мысли. Разве она позабыла, что для нее не будет свободы ни в этой жизни, ни в следующей? Разве в ней снова возродилась надежда, хотя она знала, что такая надежда вела только к отчаянию? Она заглушила свои чувства в угоду действительности до того ужасного вечера, когда отчаянная потребность заставила ее соблазнить Эдгара Доунса. Иногда ей в голову приходила мысль, что она сильнее боролась бы с этим искушением, если бы знала, что не скоро его забудет.