Рене Бернард - Страсть в жемчугах Страница 26

– Я могу говорить? – спросила Элинор после долгих минут наблюдения за художником. Странная интенсивность его работы завораживала, уподобляла ее танцу, в котором сливались огонь его глаз и уверенные движения руки.

– Можете. Только не двигайтесь.

Прошло еще несколько секунд, и Элинор вдруг совсем расхотелось говорить. Ведь одно дело – светская беседа, но сейчас… Ситуация нарушала все правила, которые знала Элинор. Разговаривать с мужчиной, от каждого взгляда которого ее обдавало жаром? Интересно, куда заведет такой разговор?

– Ну? – Он перестал рисовать и одарил ее лукавой улыбкой. – О чем же вы хотели поговорить?

– Видите ли… Я задаюсь вопросом, не следовало ли мне сначала подумать, прежде чем заговорить.

Джозайя покачал головой и вернулся к работе.

– Говорите что хотите. Тут вам не грозит опасность ошибиться. И я уверен, что меня разговор в любом случае развлечет, мисс Бекетт.

– Всегда есть опасность сказать что-нибудь не то, мистер Хастингс. Скажите, а вы… Вы наверняка не намереваетесь…. становиться на колени? Я хотела сказать… вы на полу, сэр.

– Наверное, вы не привыкли к мужчинам у ваших ног.

– Нет. А вы полагаете, что следовало бы?

– Я полагаю, что вы привыкнете к этому раньше, чем я закончу, мисс Бекетт. А мне на моем месте очень удобно. Теперь сидите спокойно. – Джозайя улыбнулся, почувствовав, что девушка начала успокаиваться и уже почти не нервничала.

Но Элинор-то точно знала, что никогда не привыкнет к тому, что Джозайя Хастингс – на коленях у ее ног. И он так смотрел на нее своими теплыми карими глазами…

– У меня такое чувство, что вы снизу смотрите на мой нос, – выпалила она, тут же покраснев.

Он рассмеялся, и от его чудесного смеха по спине ее пробежала дрожь удовольствия.

– Да не смотрю я на ваш нос! Слово даю.

– Ну, если даете… – Элинор улыбнулась и погрузилась в странную работу, каковой являлось позирование художнику.

Свечи слепили, перед глазами словно вспыхивали звезды, и невозможно было смотреть куда-нибудь еще, кроме как на присевшего у ее ног Адониса, что-то рисующего на холсте резкими уверенными движениями. После нескольких минут молчания природное любопытство продиктовало ей тему разговора.

– Когда вы впервые поняли, что вы художник?

– Думаю, лет в десять. Наша гувернантка наказала меня тогда за какую-то проделку. Я уже не помню, что натворил, но уверен, что наказание было совершенно заслуженное. Во всяком случае, меня отправили сидеть в маленькой пустой комнате, пока я не раскаюсь. Но в окно со старыми стеклами лился чудесный свет, пылинки плясали в солнечных лучах, и комната преобразилась. – Джозайя улыбнулся воспоминаниям. – Она менялась постоянно. Это походило на медленный танец света и цвета, и я был очарован, загипнотизирован.

– Надо полагать, вы не слишком быстро раскаялись.

– Я провел там несколько часов. Гувернантка и родители были убеждены, что я самый упрямый и своенравный мальчишка на свете. А я стеснялся сказать им, что потерял счет времени, наблюдая, как солнечные лучи двигаются по комнате. Именно тогда во мне родился художник.

Элинор попыталась представить себе это. Солнечные лучи она видела множество раз, но не могла припомнить, чтобы действительно замечала их. И уж тем более она не тратила время на наблюдение за их цветом и движением. Если ее наказывали, поворачивая дерзким носом в угол, она дула на паутину и в досаде топала маленькой ножкой.

– Судя по тому, как вы об этом рассказали, вы потом умышленно проказничали, чтобы вернуться в ту комнату.

– Нет-нет, – ответил Джозайя. – Однажды увидев по-настоящему свет, я открыл для себя, что он повсюду. И это было… – Радость внезапно исчезла с его лица.

– Это было… – напомнила она.

Он пожал плечами и, казалось, помрачнел.

– Открытие, которое я нес с собой, куда бы ни шел.

– Как удачно, – заметила Элинор.

Художник еще больше помрачнел, и она замолчала. Теперь тишину нарушало лишь шуршание карандаша, стремительно скользившего по холсту. К счастью, потом они снова разговорились.

Глава 10

Вернувшись в гостиницу вечером в карете, Элинор отдыхала в своих апартаментах, вспоминая странности и сюрпризы прошедшего дня. Разговор с Джозайей Хастингсом походил на волнующую игру в шахматы. После нескольких ее неловких попыток заговорить слова потекли словно сами собой, и она перестала бояться, что скажет что-нибудь не то. И именно миссис Эскер – не ее муж – принесла поднос с ленчем и напустилась на Джозайю: мол, не дает модели перерыва на отдых.

К концу дня в ее «работе» появились первые признаки распорядка, и Элинор очень этому обрадовалась. В позировании, оказывается, не было ничего скандального – даже в вечернем платье, без перчаток, – и она пришла к мысли, что все ее страхи беспочвенны.

«Я позирую художнику и хуже от этого не стала».

В конце сеанса Хастингс прикрыл холст тканью, объяснив, что не хочет, чтобы она видела работу в процессе.

– Это привилегия художника, мисс Бекетт. Он старается избегать критики до последнего мазка.

Любопытство мучило Элинор, но она доверяла Хастингсу и не стала спорить. «В конце концов, – говорила она себе, – вряд ли имеет значение, одобрю я результат или нет». Плата же за позирование обеспечит ее будущее, так что договоренность с художником – даже с учетом греховного красного платья – была вполне приемлемая.

Да-да, все замечательно!

Но что-то в мистере Хастингсе возбуждало ее любопытство. Казалось, что за очевидным обаянием этого слишком уж красивого мужчины с эмоциональным характером и сомнительной профессией таилось что-то еще… Элинор была убеждена, что он от нее что-то скрывает, но что именно?

Не существовало никакой миссис Хастингс – Элинор смело выяснила это, когда миссис Эскер пришла, чтобы помочь ей освободиться от красного платья и переодеться. Рита сообщила, что Джозайя, вернувшись из Индии вместе с неким Блэкуэллом, сначала гулял как мартовский кот, но потом исправился и теперь чаще всего остается дома, редко выходит.

«Возможно, он увлекся опиумом, – подумала Элинор. – Или какая-нибудь ужасная тропическая болезнь заставляет его месяцами сторониться людей». Но его лицо показалось ей чистым, а подобные напасти, насколько она слышала, обязательно оставляли отметины.

«А может, он просто…»

Стук в дверь прервал ее размышления, и Элинор пошла открывать.