Александр Дюма - Полина Страница 26

Я не могла узнать этих людей; заметила только, что они одеты были крестьянами; но если они точно были ими, то каким образом вошли в замок? Как достали ключ от ворот? Было ли это похищение или убийство?.. Я ничего не знала. Но, наверное, то или другое. Впрочем, все это было так необъяснимо и так странно, что несколько раз я спрашивала себя: не нахожусь ли во власти сновидения? Впрочем, не слышно было никакого шума, ночь продолжала свое тихое и спокойное течение, и я стояла у окна, неподвижная от ужаса, не смея оставить своего места, чтобы шум шагов моих не пробудил опасность, если она мне угрожала. Вдруг я вспомнила о потаенной двери, об этой таинственной лестнице; мне показалось, что я слышу глухой шум в этой стороне; я бросилась в свою комнату и заперла засовами дверь; потом почти упала в кресла, не заметив, что в мое отсутствие одна свеча погасла.

На этот раз меня мучил уже не пустой страх, а какое-то преступление, свидетелем которого я становилась, которое происходило около меня и исполнителей которого я видела своими глазами. Мне казалось каждую минуту, что отворяют потаенную дверь или отодвигают какую-нибудь незаметную перегородку: все эти незначительные звуки, слышимые ночью, которые производят треснувшая мебель или паркет, заставляли меня дрожать от ужаса; и посреди безмолвия я слышала, как билось мое сердце в такт маятнику. В эту минуту пламя моей свечи достигло бумаги, окружавшей ее; мгновенный свет разлился по всей комнате, потом стал уменьшаться; шипение продолжалось несколько минут, наконец фитиль, упав внутрь подсвечника, вдруг погас и оставил меня при свете одного камина. Я искала глазами вокруг себя дрова, чтобы зажечь их, и не находила. Тогда я придвинула одни головни к другим, и на минуту огонь вспыхнул с новой силой; но дрожащее пламя его не могло меня успокоить: каждый предмет двигался подобно свету, освещавшему его, — двери прыгали, занавеси волновались, длинные, движущиеся тени проходили по потолку и коврам. Мне становилось дурно… В эту минуту раздался небольшой шум, предшествующий звону часов, и пробило полночь.

Однако я не могла провести всей ночи в кресле; чувствуя холод, начинавший постепенно овладевать мной, я решила лечь одетой; подошла к постели, бросилась под одеяло и накрылась с головой. Я пробыла в таком положении почти час, не думая даже о возможности заснуть. Я буду помнить этот час всю мою жизнь: паук ткал паутину в углу алькова, и я слушала непрерывный труд ночного работника; вдруг он перестал двигаться, прерванный другим шумом; мне показалось, что я услышала небольшой скрип, подобный тому, который сделала дверь библиотеки, когда я надавила медную пуговичку; я высунула поспешно свою голову из-под одеяла и с окаменевшей шеей, удерживая свое дыхание, с рукою на сердце, чтобы остановить его биение, собирала в себя безмолвие, сомневаясь еще; вскоре мне не в чем уже было сомневаться.

Я не ошиблась: паркет трещал под тяжестью тела, шаги приближались и опрокинули стул; но, без сомнения, тот, который шел, боялся быть услышанным, потому что шум тотчас перестал, и наступила совершенная тишина. Паук начал опять ткать свою паутину… О! Вы видите, все эти подробности так живы в моей памяти, как будто я там еще, лежу в постели, и при последнем издыхании от ужаса.

Я услышала вновь движение в библиотеке: шаги приближались к тому месту, где стояла моя кровать; рука дотронулась до перегородки… Итак, я была отделена от вошедшего толщиною только одной доски. Мне показалось, что отодвигают перегородку… Я притворилась спящею: сон был единственным моим оружием. Если это вор, то он, думая, что я не могу ни видеть, ни слышать его, может быть, пощадит меня, считая смерть мою бесполезной; лицо мое, обращенное к полу, было в тени, что позволяло мне смотреть открытыми глазами. Я увидела движение в своих занавесях; рука раздвигала их медленно; потом между красной драпировкой появилась голова; последний свет камина, дрожавший в глубине алькова, осветил это видение: я узнала Горация и закрыла глаза…

Когда открыла их, видение уже исчезло, но занавесы были еще в движении; я услышала шум задвигавшейся перегородки, потом удалявшийся звук шагов, потом скрип двери, наконец опять наступила тишина. Не знаю, сколько времени я пробыла таким образом без дыхания и без движения, но к рассвету, измученная этой ужасной ночью, впала в оцепенение, похожее на сон.

XII

Я была разбужена малайцем, стучавшим в дверь, запертую мною изнутри; я была одета и тотчас встала отодвинуть засовы; слуга открыл ставни, и я, увидев в своей комнате свет и солнце, бросилась к окну. Это был один из прекрасных дней осени, когда солнце бросает последнюю улыбку на землю; все было так тихо и так спокойно в парке, что я начинала почти сомневаться в самой себе. Но происшествия ночи были столь живы в моем сердце; притом те места, которые охватывал мой взор, напоминали мне малейшие их подробности. Опять я увидела ворота, отворявшиеся, чтобы дать проход трем мужчинам и женщине, аллею, по которой они шли, следы, знаки которых остались на песке, более заметные в том месте, где жертва сопротивлялась, потому что те, которые несли ее, ступали тверже; эти шаги следовали по описанному уже мною направлению и скрывались в тополевой аллее. Тогда я хотела видеть, чтобы еще более увериться, если можно, свидетельство своих чувств: я вошла в библиотеку, ставня была полуотворена, как я оставила ее; опрокинутый стул посреди комнаты был тот самый, падение которого я слышала; я подошла к перегородке и, рассматривая ее с глубоким вниманием, увидела неприметную выемку, по которой она двигалась; я попробовала отодвинуть ее и увидела, что она стала подаваться. В эту минуту дверь моей комнаты отворилась; я успела отскочить от перегородки и схватить книгу в библиотеке. Это был малаец; он пришел сказать, что завтрак готов, и я пошла за ним.

Войдя в залу, я очень удивилась: думала найти там Горация, но его не было и даже стол был накрыт на один куверт.

— Граф не возвращался? — спросила я.

Малаец отвечал мне знаками отрицания.

— Нет? — пробормотала я, изумленная.

— Нет! — повторил он опять жестом.

Я упала в кресло: граф не возвращался!.. Однако я видела его: он подходил к моей кровати, поднимал мои занавеси через час после того, как эти три человека… Но те трое не были ли это граф и его друзья: Гораций, Генрих и Макс, похитившие женщину?.. Они одни в самом деле могли иметь ключ от парка и войти так свободно, не будучи ни видимы, ни беспокоимы никем; нет сомнения, это так. Вот почему граф не хотел, чтобы я приехала в замок; вот почему принял меня так холодно и удалился под предлогом охоты. Похищение женщины было устроено прежде моего приезда; теперь оно исполнено. Граф не любит меня более, он любит другую, и эта женщина в замке — в павильоне, без сомнения!