Барбара Картленд - Сокровище любви Страница 26

— Дамбаллах сказал, вы найдете Сону? — спросил Тома.

Он говорил медленно, словно пытаясь распутать для себя какую-то головоломку.

— Вот именно, — ответил Андре, — и я скажу тебе сейчас кое-что, чего не говорил раньше. Вчера я увидел в лесу монахиню и подумал, что она белая. Мне показалось странным, как это белая женщина смогла выжить среди всех тех ужасов, которые здесь происходили, но тем не менее сомневаться было невозможно — кожа ее была совершенно белая, на мой взгляд, по крайней мере. — Андре посмотрел на Тома и увидев, что тот внимательно его слушает, продолжал:

— После того, что я услышал ночью, я был полностью уверен, что эта белая монахиня и есть Сона, приемная дочь моего дяди, но сегодня оказалось, что она цветная. У нее такие же темные ногти, как у меня. Кстати, я заодно вспомнил, что мне надо завтра заново подкрасить мои ногти, а то я могу попасть в очень неприятное положение.

Тома ничего не отвечал.

Он стоял все так же неподвижно, словно о чем-то размышляя, и Андре подумал, что для негра вся эта путаница была уж слишком сложной, неразрешимой загадкой.

Он снова вздохнул, затем сказал уже совсем другим тоном:

— Ладно, ничего. У нас еще есть время, чтобы так или иначе решить все проблемы. — Тома по-прежнему стоял молча, не двигаясь, и Андре, подождав немного, заметил:

— Ты не хочешь заняться обедом? По правде говоря, я уже проголодался.

— Думаю о Соне, мосье.

— Я же сказал тебе — ее нет в живых, — возразил Андре, — и единственный, кто теперь может общаться с нею, — это твой друг Дамбаллах. Так что, если сегодня ночью ты опять собираешься на собрание воду, спроси у него, где ее можно найти.

Вопреки его желанию говорить спокойно, в голосе Андре все же проскальзывали язвительные и насмешливые нотки. Негр повернулся к нему и медленно, с расстановкой так, точно кто-то диктовал ему эти слова, произнес:

— Дамбаллах найдет Сону!

Глава 5

Андре спустился по ступенькам в сад.

Легкая дымка все еще окутывала кусты и деревья, и последние звездочки мерцали в предутреннем небе.

Он так и не смог заснуть и, в конце концов отказавшись от бесполезных попыток, с первыми лучами рассвета оделся и вышел на воздух.

Всю ночь Андре то бесконечно мучился, упрекая себя за наивность и легковерие, то казнил себя за беспричинную боль в сердце — при воспоминании о том, что в жилах юной монахини, которую он чуть было не принял за Сону, течет негритянская кровь.

В конце концов, ведь она всего лишь монахиня, случайно и ненадолго появившаяся в его жизни только для того, чтобы, как он надеялся, помочь ему в его поисках.

Почему же тогда в воображении его то и дело встают ее громадные испуганные глаза, почему он не может забыть ее изящную, чуть трепещущую, как туго натянутая струна, фигурку?

И каждый раз, как только он пытался быть честным с самим собой, мысли его возвращались к одному и тому же — к ужасному, невероятному открытию, что девушка — цветная.

Нужно с этим как-то разделаться, преодолеть влияние этого проклятого климата, всей этой чертовщины с колдовством воду, всех этих духов и призраков, преследующих его с того момента, как он ступил на эту землю, в отчаянии думал Андре.

Он попытался не думать обо всем этом, расслабиться, отвлечься, но перед ним неотступно стояло ее прелестное лицо, показавшееся ему на первый взгляд таким утонченным и аристократическим, с огромными, широко распахнутыми глазами, мягко изогнутой линией нежных губ, с маленьким прямым носиком.

Андре изо всех сил старался перевести свои мысли на что-нибудь другое — но тщетно; в конце концов он решил, что сможет рассеяться, прогулявшись по саду; он надеялся, что свежий воздух охладит пылавшее в нем лихорадочное пламя.

«Надо немного пройтись, — подумал Андре. — Чуть-чуть физических усилий — и я снова буду спокоен».

Однако он знал, что, как только солнце окончательно поднимется над горизонтом, будет слишком жарко для быстрой ходьбы и он сможет только не спеша прогуливаться, как это делают туземцы.

Тем не менее Андре вышел из сада, шагая энергично и уверенно, и свернул на ту же лесную тропинку, по которой он шел в первый день своего приезда.

Он знал, хотя даже самому себе не хотел в этом признаться, что его тянет к тому месту, где он впервые увидел юную монахиню; чудная картина, увиденная им в то утро, не могла изгладиться из его памяти.

Он помнил все до мельчайших подробностей: плавный изгиб ее шеи, когда она запрокинула голову, глядя на птиц, ее нежный, ласковый голос, когда она разговаривала с ними.

Андре шел вперед, стараясь думать о чем-нибудь другом: о доме, об Америке, о своем приезде на Гаити.

Он вспомнил, как поехал с Жаком в резиденцию Леклерка и в первый раз увидел Оркис.

Как ни странно, воспоминание о ней больше не волновало его, как это было в первые два дня после отъезда из Порт-о-Пренса.

Тогда ему приходилось делать над собой усилие, чтобы не думать о ней, не вспоминать о ее гибких, обвивающихся вокруг него руках, ее жадных губах, ее ненасытном, трепещущем теле.

Теперь, казалось, образ ее растворился в дымке, окутывавшей ветви деревьев.

Мысли об Оркис не находили больше отклика в его душе, и Андре, внезапно усмехнувшись, подумал, уж не Дамбаллах ли охраняет его от ее чар.

В каких-то самых потаенных тайниках своей души Андре почти что верил, что «оуанга» Педро, которую он нашел у дома в первый день своего приезда, была как-то связана с Оркис.

Если это действительно так, то теперь, когда белая магия победила черную и сила «оуанги» исчезла, чары Оркис рассеялись вместе с ней.

Андре пробирался сквозь кусты, но теперь их упоительный аромат и пышные, великолепные цветы, осыпающие ветки, напоминали ему только о юной монахине.

И не только вид белоснежных лилий рождал в нем мысли о ней.

Казалось, ее красота сочетала в себе блеск и великолепие бугенвиллии, нежность и утонченность жасмина и, конечно же, бледность цветов апельсинового деревца — флердоранжа, столь же чистых и невинных, как и маленькая Святая с Птицами.

Цветами флердоранжа украшают невесту перед свадьбой.

Если ему не удастся найти сокровище, он никогда не сможет жениться и, невзирая на мольбы и возражения матери, останется холостяком до конца своих дней.

Юной монахине тоже никогда не суждено выйти замуж, и, возможно, она поступила мудро, приняв обет безбрачия и целиком отдавшись служению Богу.

Она была так прекрасна, так нежна; быть может, именно ее религиозная самоотверженность делала эту девушку такой одухотворенной в глазах Андре; ему казалось, что он никогда еще не встречал женщины с такой высокой и чистой душой.