Элизабет Вернер - Эгоист Страница 27

Видимо, девушка угадала содержание вопроса — ее лицо снова вспыхнуло заревом. Она все еще не осмеливалась поднять глаза, да это и не требовалось. Густав опустился перед ней на колени, и она была вынуждена взглянуть на него, когда он с трепетом произнес:

— Моя любимая, дорогая Джесси, теперь я должен попросить прощения! Я интриговал и не уделял тебе должного внимания, не смею отрицать — я лгал даже тебе, за что горько поплатился, ведь мне пришлось выслушать от тебя массу обидных слов в мой адрес. Но со времени моей встречи с тобой, во всяком случае, одно осталось и правдивым, и твердым — то чувство, которое возникло во мне, когда я впервые взглянул в твои полные жизни голубые глаза. Так смени же гнев на милость!

Джесси, очевидно, всецело была расположена к милости — об этом сказало Густаву лукавое выражение ее глаз, прежде чем уста произнесли первые слова. Зандов-младший с бурной радостью вскочил с колен, и помилование было дано ему самое полное, не оставлявшее желать ничего большего.

Через полчаса он и Джесси вошли в комнату Фриды, где Франц Зандов все еще находился со своей дочерью. Густав взял Джесси за руку и, подойдя к брату, торжественно произнес:

— Франц, во всем моем бессмысленном плане был по крайней мере один разумный, даже рациональный пункт. Да, да, моя маленькая Фрида, не гляди на своего дядю и на свою будущую тетю столь удивленно — это как раз те «вещи, в которых ты ничего не понимаешь». Благодаря нашему обоюдному желанию мы нашли это «разумное» и имеем честь представиться в качестве жениха и невесты.

Глава 12

На следующее утро после чашечки кофе оба брата уединились в кабинете Зандова-старшего. Франц Зандов сидел за письменным столом с тем счастливым выражением лица, которое бывало у него в прошлой жизни и которого уже долгие годы никто не видел. Но он невольно нахмурился, когда спросил сидевшего напротив него брата:

— Так ты действительно хочешь покинуть меня и увезти Джесси в Германию? Я надеялся, что теперь, когда дочь Клиффорда сделается твоей женой, ты исполнишь горячее желание ее отца и станешь его преемником в бизнесе. Тебе вовсе нет нужды отказываться от своей журналистской деятельности — ведь все дела, как и прежде, лежали бы на моих плечах. Органы печати тут, в Америке, более сильны и влиятельны, чем в Германии, — при желании ты найдешь здесь более свободное и широкое приложение своим способностям, нежели на родине. Подумай об этом!

— Нет, никаких размышлений, — решительно возразил Густав. — Весь свой интерес и всю свою работоспособность я могу посвятить лишь одному делу, быть же бизнесменом и журналистом одновременно... нет, это невозможно. Как ни велики здесь возможности для духовной деятельности, я все же всем своим существом принадлежу родине и только в Германии могу работать, как нужно. Что же касается нашего сотрудничества, то вряд ли мы могли бы ужиться друг с другом. Я был в силах терпеть в течение нескольких недель свое подчиненное положение и не реагировать ни на что, так как ради Фриды не хотел доводить дело до разрыва. Но теперь, Франц, я считаю себя обязанным сказать тебе откровенно, что вся твоя деловая практика, весь образ твоей коммерческой деятельности никогда не позволили бы мне работать совместно с тобой. Ведь твоя близкая связь с Дженкинсом красноречиво говорит о том, какого рода коммерцию ты ведешь.

Франц Зандов удержался и подавил в себе вспышку гнева, хотя раньше при подобном заявлении не стерпел бы, но на его лбу появились еще более глубокие морщины:

— Ты смотришь на вещи и обстоятельства со своей точки зрения, а я — со своей. Правда, твоя профессия предоставляет тебе полную свободу действий и взглядов, я же вынужден считаться с самыми разными, порой взаимоисключающими интересами и не всегда могу выбирать. Уверяю тебя, человек редко бывает господином обстоятельств. Я хотел бы, чтобы между мной и Дженкинсом не существовало общего дела, но договор заключен, и я не могу ничего изменить.

— Ты действительно не можешь? Неужели нет никакого выхода?

— Да ведь я уже говорил тебе, что ради этой коммерции рискнул сотнями тысяч и могу потерять их, если дело не удастся или если отступлюсь от него.

— Даже рискуя понести подобные потери, ты должен был бы отказаться!

Франц Зандов взглянул на брата, словно не веря своим ушам, и воскликнул:

— Понести подобные потери? Ты говоришь это серьезно? Да представляешь ли ты себе, какие это деньги? Я сделал все, что мог! Попытался добром разойтись с Дженкинсом — увы! — это лишь повредило мне: Дженкинс упорно стоит на своем. В последнем письме он с нескрываемым недоверием спросил меня, действительно ли я настолько нуждаюсь в средствах, что так настойчиво, во что бы то ни стало, требую обратно свой капитал? Он, кажется, сомневается в моей кредитоспособности, а это самое опасное, что только может выпасть на долю коммерсанта. Чтобы исправить свою неосторожность, я обязан со всей энергией приняться за это дело.

— Вчера я привел к тебе твое дитя, — серьезно произнес Густав. — Думаю, ты от этого выиграл много больше, чем можешь потерять тут. Я надеялся, что ради Фриды ты откажешься от сомнительного дела, которое не даст тебе прямо глядеть в глаза своей дочери.

Франц Зандов резко отвернулся, но его голос был по-прежнему тверд, когда он ответил:

— Вот именно из-за Фриды! Неужели я должен обездолить своего только что найденного ребенка? Неужели я смею лишить свою дочь половины состояния?

— Ей хватит и другой половины, думаю, что и целое состояние не принесет ей блага, если будет сохранено такой ценой.

— Молчи, в этом ты ничего не смыслишь! Отступить от начатого, соглашаясь на любые потери, невозможно, а потому не будем говорить об этом. Само собой разумеется, я освобождаю тебя от твоего обещания, так как, насколько понимаю, ты никогда не напишешь нужных мне статей.

— Первая уже готова, — холодно возразил Густав. — Правда, она будет и последней — для моей цели достаточно и одной. Я как раз хотел сегодня утром предложить ее твоему вниманию. Вот она! — Вынув из кармана несколько исписанных листков, он подал их брату.

Франц медленно взял их, вопросительно глядя на Густава.

— Прочти! — просто сказал тот.

Франц принялся читать сперва медленно, а затем все поспешнее, дрожащей рукой переворачивая страницы. Его лицо густо покраснело, и наконец, оборвав чтение на середине, он бросил рукопись на стол и крикнул:

— Да ты в своем уме? Ты хочешь это напечатать? Да ведь то, что ты открываешь людям, прямо-таки ужасно!

Густав выпрямился и, подойдя вплотную к брату, ответил: