Александра Соколова - Царский каприз Страница 27

— Мертвую, быть может, а живую — никогда!

— Посмотрим! — как вызов бросил жене Несвицкий и вышел из комнаты.

Софья Карловна посмотрела ему вслед, и ее красивое лицо исказилось горькой усмешкой.

— Боже мой… Боже мой!.. Что я с собой сделала? — тихо, со стоном проговорила она, закрывая лицо руками. — За что я так бесповоротно погубила себя?!

А тем временем Несвицкий, уложив в маленький чемоданчик взятые у жены футляры и захватив туда же смену белья и необходимые туалетные принадлежности, уже мчался в город, где его нетерпеливо ждала одна из модных тогдашних Фрин, известная чуть ли не всей гвардии под именем Кати Шишкиной.

Биография Кати Шишкиной, по шутливому выражению Борегара, терялась во мраке веков; никто не знал, откуда она пришла и под чьим патронатом впервые появилась на скользких ступенях столичного полусвета, и только знаменитый остряк Булгаков уверял, что при взгляде на Катю он смутно припоминает какую-то далекую прачечную, плеск мыльной воды, грязное корыто и слышит чью-то нескончаемую, «вычурную» брань.

Сама Катя — более наглая, нежели умная, более смелая, нежели красивая — уже не первый год вращалась в гвардейских кружках, когда Несвицкий познакомился с нею и разом отбил ее у какого-то вконец проигравшегося ремонтера. Последний и ее чуть ли не с последней лошадью поставил на карту, и Несвицкий, который в этот вечер чуть ли не в первый раз взял в руки карты и которому повезло, как обыкновенно везет всем новичкам, торжествуя, увез с собой на квартиру Катю, развязно объявившую разоренному ремонтеру, что ей «гольтены» не нужно и что молоденький офицерик и моложе, и красивее, и, главное — богаче его.

Последний аргумент был, конечно, сильнее и неопровержимее всех остальных, и Катя, вытянув из Несвицкого все, что было можно (на это ей понадобилось не особенно много времени), бросила и его для какого-то, как раз вовремя подвернувшегося, купца, но лишь для того, чтобы опять вернуться к Несвицкому, как только у этого заведутся деньги.

С тех пор так и пошло: курс князя падал и возвышался, и вместе с этими биржевыми рывками Катя беззастенчиво приходила и уходила, как-то фаталистически овладевая Несвицким по первому брошенному ему слову, по первому мановению руки.

Предел этому непостижимому владычеству присяжной гетеры над бесхарактерным гвардейцем был положен только женитьбой князя и тем престижем и блеском, каким была окружена его свадьба. Все поняли, что с той могущественной поддержкой, которой была окружена молодая жена бесхарактерного князя, даже смелая и наглая Катя бороться не решится, и все были несказанно удивлены, когда, спустя два месяца после свадьбы, Несвицкого можно было не только опять встретить в своеобразном «салоне» модной Фрины, но даже и под руку с нею увидеть на шумном и людном гулянье.

Катя первая смеялась над своим вернувшимся поклонником, называла ею «блудным сыном» и грозила при непослушании отправить его обратно «в закон», как она тривиально называла его семейный очаг.

Через три часа после разговора с женой Несвицкий уже был в Петербурге, в пестро, но безвкусно убранной квартире Кати на Большой Мещанской и, лежа на диване, перебрасывался с нею более или менее откровенными фразами.

— Деньгами-то раздобылся, что ли? — спросила она, сидя перед зеркалом, при помощи румян и склянки с мутной беловатой жидкостью «наводя красоту», как сама она бесцеремонно выражалась, не скрывая своих рисовальных способностей перед своими многочисленными и частенько переменявшимися поклонниками. — Ведь ты сегодня проигрыш-то вчерашний уплатить обещался? Тут уже, брат, не отлынешь! Мой Мейер свое дело круто знает, его на кривой не объедешь!

— Почему это он — «твой» Мейер?.. С чего ты его «своим» называешь?

— А хочу, потому и называю!.. Ты, что ли, запретишь мне?.. Потому он мой, что умница он, ни в какую ловушку не попадет, ни в каком капкане не застрянет и своего нигде никогда не упустит!

— А я, ты думаешь, попадусь?

— Ты-то?.. Да ты — рохля известный!.. Если бы не такой рохля был, нешто проиграл бы ты столько сразу?

— Что же делать?.. Мне не везло!

Молодая женщина повернула свое до половины накрашенное лицо в сторону своего собеседника и громко, по-извозчичьи свистнула.

— Дурак ты был, дураком и останешься! — тривиально крикнула она. — Ну, да не до споров с тобой! Деньги-то привез, что ли? Говори!

— Нет, денег я не достал…

— А нет, так вот тебе Бог, а вот порог! Сказано тебе раз навсегда, что голышей мне не нужно, а женатых голышей и подавно.

— Да ты подожди!.. Чего ты раскричалась?.. Денег у меня нет, зато бриллианты есть.

— Бриллианты?.. Показывай! — вскрикнула Катя, быстро вскакивая с места и подбегая к князю, причем глаза у нее так и разгорелись.

— Как ты, однако, камушки-то любишь! — смеясь, заметил Несвицкий, на лету ловя ее руку, чтобы притянуть ее к себе.

Она грубо оттолкнула его и повелительно крикнула:

— Пусти!.. Показывай бриллианты! Соврал небось!.. И бриллиантов никаких нет!

— Нет, значит, и показывать нечего! — поддразнил он и, подметив на ее лице неудовольствие, поспешил успокоить ее.

Влияние этой необразованной и донельзя тривиальной и распущенной женщины на сравнительно интеллигентного, еще молодого и очень красивого гвардейца было поистине непостижимо. Князь все переносил от нее, со всеми ее дерзкими выходками молча примирялся и после каждой серьезной ссоры с ней возвращался к ней еще более покорным и порабощенным, нежели прежде.

Товарищи нередко выражали Несвицкому свое неодобрительное неудовольствие по этому поводу; добродушный Борегар пробовал уговаривать его, или, по глупому и дерзкому выражению Шишкиной, «отчитывать» его, но ничто не помогало, и когда пораженные этим полным порабощением товарищи злополучного Несвицкого требовали от нее отчета в этом непонятном для них порабощении, она, подбоченившись, как торговка, с хохотом кричала им в ответ:

— Такое слово знаю… рыбье слово!.. И ничего вы супротив моего «слова» не сделаете, потому что у меня заветное… Душа христианская заветом за него положена!

И Катю почти трусливо оставляли в покое, втайне начиная сомневаться, не было ли действительно какой-нибудь сверхъестественной силы в этом непонятном сближении, в этой как будто совсем неразрывной цепи?

Но не всегда Екатерина Шишкина казалась такой тривиальной «торговкой». Она скорее напускала на себя эту роль и как будто хвастала ею, и тот, кто увидал бы ее в театре или на гулянье, важно выступающей в модном туалете, с перетянутой талией и слегка прищуренными глазами, к которым она то и дело подносила золотой лорнет, никак не предположил бы, что эта хорошенькая и элегантная женщина может в своем домашнем обиходе напоминать любую из героинь дешевых трущоб.