Дженнифер Хеймор - Признания невесты Страница 28

Он отдал шляпу, перчатки и трость швейцару и поднялся по лестнице в комнату для игры в карты на первом этаже. Комната, ярко освещенная бра и двумя сияющими позолотой канделябрами, пропахла дымом чирут и гудела от разговоров. После того как Джонатан протолкался сквозь множество мужчин, облаченных в темные приталенные сюртуки, он увидел Лэнгли, восседавшего в кресле.

Лэнгли не сразу его заметил, и Джонатан решил повернуться к нему спиной и ускользнуть, а свои извинения принести позже. Последнее, что хотелось бы делать Джонатану, это обсуждать свои подозрения насчет Мэг Донован с Лэнгли и вообще с кем бы то ни было.

Черт побери. Уже одна мысль о Серене: ее нежной груди, коже цвета свежих сливок, мягком голосе – привела его в оцепенение.

Лэнгли убил бы его, если бы узнал, о чем думает Джонатан.

Проклятие! Как он хотел, чтобы у него не было этих мыслей! Из всех мужчин в мире Лэнгли был последним, кто заслуживал предательства со стороны Джонатана. После всего, через что они прошли вместе за последние годы, Джонатан был бы просто ослом, если бы думал о нареченной Лэнгли столь недопустимым образом, и это независимо от того, кто она есть в самом деле. Лэнгли заслуживает лучшего отношения со стороны своего самого близкого друга.

Лэнгли заметил его, сказал что-то человеку, заслоненному колонной, и с улыбкой поманил Джонатана к себе.

Принудив себя собраться с духом, Джонатан вернулся, прихватив по пути стаканчик портвейна с подноса.

– Привет, наконец-то. – Лэнгли встал с кресла и похлопал Джонатана по плечу. – Не видел тебя здесь уже несколько недель.

– Я был не в настроении выпивать и заниматься игрой в карты, – мягким тоном повинился Джонатан. – По большей части тихо и спокойно сидел у себя дома.

Распознав в том, кто прятался за колонной, Фрэнклина Кинсайда, Джонатан поприветствовал его. Кинсайд был человеком, с которым Джонатан нередко кутил вместе, однако тот недавно воспылал глубоким чувством к овдовевшей кузине Джонатана, леди Монтгомери, и они вот уже несколько месяцев были счастливы вместе.

Кинсайд уставился на Джонатана с недоумением, затем вдруг протянул руку.

– Мы порядком не виделись, Стрэтфорд. Вы что, пропадали в ваших охотничьих угодьях?

– О, Кинсайд, – поздоровался Джонатан, слегка передернув плечами и пожимая ему руку, но так и не ответив на вопрос.

– Позвольте мне предположить. – Седеющие брови Кинсайда сдвинулись, он крепко пожал руку Джонатана, но не выпустил из своей. – А, я понял. Вы воспылали нежностью к некой невинной светской девушке, и мы потеряли вас, так же как потеряли Лэнгли. – Он улыбнулся Уиллу.

Джонатан переглянулся с Лэнгли и отвернулся.

– Не смешите меня. Вы прекрасно знаете, что я намерен остаться холостяком навсегда.

– Ах да, в самом деле. Знаменитый обет, который вы дали отцу, когда он лежал на смертном одре.

Кинсайд усмехнулся.

Джонатан, стараясь не морщиться, повернулся лицом к нему и высвободил свою руку из его руки.

– В самом деле.

– Давайте заключим пари сегодня вечером и зарегистрируем его в наших записных книжках, а?

– Какого рода пари? – спросил Джонатан.

– Я держу пари, что вы женитесь в течение года. На тысячу гиней. Что вы на это скажете?

Черные глаза Кинсайда заискрились.

Несогласие на пари означало бы, что он на самом деле обдумывает план женитьбы. И все-таки…

– Нет, благодарю вас.

Кинсайд разразился хриплым, дребезжащим смехом.

– И кто же она, эта счастливая леди, Стрэтфорд?

Джонатан посмотрел ему прямо в глаза.

– Как я уже сказал, никто. Хотя бы потому, что никогда не имел желания заключать пари о тех, кого уже нет на свете.

– Что? Ненасытный Стрэтфорд уже пресытился?

– Кажется, так.

Лэнгли положил ладонь Кинсайду на предплечье.

– Довольно, Кинсайд. Оставьте беднягу, не сыпьте соль на рану.

Кинсайд переключил внимание на Лэнгли.

– А вы что скажете, Лэнгли? Как у вас дела с вашей милой нареченной?

– Замечательно, благодарю за внимание.

Джонатан понимал, что Лэнгли не станет откровенничать с типом вроде Кинсайда, но его удивила заметная сдержанность в голосе Уилла.

– Однако, – продолжил Лэнгли, и теперь напряжение появилось и в его позе, – мы с ней почти не встречались, потому что на этой неделе меня каждый день вызывали в мои офисы.

– Чего ради? – спросил Джонатан, который знал, что дела у Лэнгли шли гладко сами по себе и он оставался, так сказать, фигурой на заднем плане.

– У нас неприятности в Сиаме – один из наших офицеров отказался дать согласие на то, чтобы его лично обыскали, когда его корабль прибыл в порт, и теперь король не дозволяет нашим кораблям швартоваться ни в одной из гаваней королевства. Мы пытаемся решить проблему при помощи дипломатических переговоров.

– А что произошло с офицером?

Лэнгли вздохнул и ответил:

– Его заточили в тюрьму. Мы стараемся добиться его освобождения.

Разговор перешел на проблемы бизнеса Лэнгли, а также на состояние торговли в целом, а Джонатан уселся на обитую кожей банкетку и принял участие в этой беседе, донельзя обрадованный, что тема отношений с женщинами и брака более не обсуждается.

Часа через два Джонатан ушел из клуба «Уайтс» и направился в игорный дом Стоуна на Спринг-Гарденз. Это заведение было тем местом, где ему не пришлось бы строить из себя того, кем он не был на самом деле, и за последние два года Джонатан захаживал сюда регулярно раз в месяц.

На этот раз он нанес визит не по обычной причине. У него не было планов напиться до одурения или проиграть очередные пять тысяч фунтов. Он приехал сюда потому, что ему надо было решить несколько вопросов насчет неоконченного дела.

Стоун встретил его у входной двери. Это был весьма жизнерадостный мужчина плотного телосложения, в высоком цилиндре, облаченный в теплый жилет темно-красного цвета, богато расшитый золотой нитью.

– Всегда рад видеть вас, милорд, – поздоровался он.

Джонатан кивнул в ответ и сказал:

– Я хотел бы сегодня вечером разобраться с моим счетом у вас.

– Конечно, прошу вас. – Стоун препроводил его к себе в кабинет, плохо проветренную комнатенку, и широким жестом пухлой руки пригласил сесть на единственный стул. Джонатан отклонил приглашение, достал из кармана фрака банковский счет и подвинул его по обшарпанной поверхности письменного стола.

– Это покрывает все, что я вам задолжал.