Виктория Холт - Хозяйка Меллина Страница 28

Я так увлеклась музыкой и этими воспоминаниями, что вскрикнула от неожиданности, почувствовав прикосновение чьей-то руки. Оглянувшись, я увидела неизвестно откуда появившуюся рядом с нами Джилли.

— Ты пришла посмотреть, как танцуют? — спросила я ее.

Она кивнула.

Она была ниже ростом, чем Элвиан, и не доставала до отверстия в стене, поэтому я приподняла ее, чтобы она могла заглянуть в него.

— Принеси, пожалуйста, ту скамеечку, чтобы Джилли могла встать на нее, — попросила я Элвиан. — Тогда ей будет все видно.

— Пусть она сама принесет, — сказала Элвиан.

Джилли опять кивнула, и я поставила ее на пол. Она тут же побежала и принесла скамеечку. «Она ведь все понимает, — подумала я. — Почему же она не хочет разговаривать?!»

Элвиан была явно не рада появлению Джилли. Она отошла от потайного окошка, как будто у нее пропало всякое желание наблюдать за танцующими, но тут оркестр заиграл «Голубой Дунай» Штрауса, и она начала кружиться по комнате.

Эта музыка словно околдовала мои ноги, и они сами собой, помимо моего желания, пустились в танец. Я оказалась в середине комнаты, рядом с Элвиан, и я танцевала так, как когда-то на балах в Лондоне. Нет, пожалуй, я никогда раньше не танцевала так легко и с таким упоением, как в этот волшебный вечер в солярии.

Элвиан вскрикнула от удовольствия, а Джилли засмеялась робким, но радостным смехом.

— Танцуйте, танцуйте, мисс! — воскликнула Элвиан. — Не останавливайтесь. У вас так хорошо получается!

И я все танцевала и танцевала с воображаемым партнером, кружась по освещенному луной солярию. И вдруг, когда я приблизилась к стене, из темноты навстречу мне вышла фигура, и я оказалась в объятиях мужчины.

— Вы восхитительны, — произнес голос Питера Нанселлока, державшего меня за талию так, как положено держать партнершу, танцуя вальс.

Я сбилась с такта и остановилась.

— Нет-нет, — сказал он, — смотрите, дети протестуют. Вы должны танцевать со мной, мисс Ли, вам на роду написано со мной танцевать.

И мы продолжили танец, и мои ноги кружили меня по комнате вопреки моему замешательству и желанию остановиться.

— Это нелепо и неприлично, — сказала я ему.

— Зато восхитительно, — ответил он.

— Вы должны быть внизу, с гостями.

— Мне гораздо приятнее быть здесь с вами.

— Вы забываете…

— Что вы — гувернантка? Я бы с радостью забыл, если бы вы мне не напоминали.

— Вам нет никакого резона забывать об этом.

— Не считая того, что, по моему мнению, вам самой будет гораздо легче и радостнее жить, если мы все про это забудем. Как же вы замечательно танцуете!

— Это единственное из моих светских достоинств.

— А я уверен, что это одно из многих ваших достоинств, которые понапрасну пропадают в этой пустой комнате.

— Мистер Нанселлок, вам не кажется, что эта нелепая шутка исчерпала себя?

— Это не шутка.

— Мне пора вернуться к детям. — В этот момент мы как раз оказались рядом с ними, и я увидела восхищение, написанное на лицах обеих девочек. Перестав танцевать, я бы тут же разрушила очарование, снова став обычной гувернанткой, пока же я танцевала, и в их, и в своих собственных глазах я была каким-то иным, будто заколдованным существом. Я понимала, сколь смешны эти мои мысли и те фантазии, которые в этот момент стали зарождаться в моей голове, но мне было все равно — в этот вечер все было как всегда, и пока он продолжался, я упивалась своими мечтами, с радостью забросив свою рассудительность и трезвый взгляд на свою жизнь.

— А-а, вот он где, — произнес вдруг чей-то голос, и к своему ужасу я увидела, что в солярий вошли несколько гостей. Увидев огненное платье леди Треслин, я смутилась еще больше, понимая, что, раз она здесь, Коннан ТреМеллин не может быть нигде больше.

Кое-кто начал аплодировать, и вслед за ними захлопали все остальные. И тут «Голубой Дунай» кончился.

В страшном смущении я провела рукой по волосам, зная, что от танца моя прическа пришла в беспорядок. «Завтра же меня уволят за мою безответственность, и, может быть, я этого заслуживаю», — подумала я.

— Какая прекрасная мысль! — сказал кто-то. — Танцы при луне. Что может быть более романтично? И музыку здесь слышно не хуже, чем внизу.

— Чем это не зал для танцев, Коннан? — спросил кто-то другой.

— Так давайте его используем, — ответил он и, подойдя к окну в стене, крикнул вниз музыкантам, чтобы они повторили «Голубой Дунай».

И снова заиграла музыка.

Я повернулась к Элвиан и взяла за руку Джилли. Кое-кто уже начал танцевать. Я слышала, как они переговаривались, даже не пытаясь понизить голос, чтобы я не могла различить их слов. А почему, собственно, их должно было волновать, слышит их разговор гувернантка или нет!

Кто-то сказал:

— Это гувернантка Элвиан.

— Нахальное существо! Полагаю, одна из подружек Питера.

— А мне даже жаль этих гувернанток. У них, наверное, не очень-то веселая жизнь.

— Да, но пуститься танцевать наедине с мужчиной, да еще при лунном свете — это же верх неприличия!

— Предыдущую, кажется, уволили?

— Да, а теперь, видно, очередь за этой.

У меня пылали щеки от негодования. Мне хотелось бросить им всем в лицо, что мое поведение не более неприлично, чем то, что делают некоторые из них.

Но к моей ярости примешивался страх. Я видела освещенное луной лицо Коннана, стоящего недалеко от меня, и мне казалось, что он смотрит на меня с выражением крайнего неодобрения или даже гнева.

— Элвиан, — сказал он жестко, — иди к себе и забери с собой Джиллифлауер.

Она не осмеливалась противоречить ему, когда он говорил таким тоном.

— Да, нам пора идти, девочки, — сказала я, стараясь не выдать голосом своих чувств.

Но как только я, вслед за детьми, направилась к выходу, Коннан догнал меня и крепко сжал мою руку выше локтя.

— Вы замечательно танцуете, мисс Ли. Я никогда не мог устоять против хорошей партнерши. Может, потому, что сам я не столь искусен в этом.

— Благодарю вас, — сказала я, но он не отпускал мою руку.

— Я уверен, что «Голубой Дунай» — ваш любимый вальс. У вас был прямо-таки зачарованный вид. — И тут он захватил меня в объятия и закружил по комнате. Не успев опомниться, я уже танцевала с Коннаном ТреМеллином в окружении его гостей. Я — в своем бледно-лиловом хлопчатобумажном платье, и они — в своих шифонах и бархатах, со своими бриллиантами и изумрудами.

Я благословляла полумрак комнаты, скрывавший мое пылающее от стыда и неловкости лицо. Я знала, что он зол на меня и стремится еще больше унизить меня перед всеми, чтобы дать мне урок.