Анн Голон - Анжелика Страница 28

Один из монахов, видимо, понял это и, вскочив из-за стола, властно схватил девицу за талию.

— Клянусь святым Бернаром, покровителем нашего монастыря, — вскричал он,

— девочка слишком хрупка для вас, жирная свинья. А ты как считаешь? — спросил он, приподнимая пальцем подбородок строптивой гостьи. — Разве мои прекрасные глаза не восполняют отсутствие волос? И потом, ты знаешь, ведь я был солдатом и умею развлекать девушек.

У него и впрямь были веселые черные глаза, да и выглядел он изрядным плутом. Служанка снизошла до улыбки. Отвергнутый брат Тома почувствовал себя уязвленным и с кулаками накинулся на соперника. Один из медных кувшинов опрокинулся, женщины протестующе зашумели. Вдруг кто-то крикнул:

— Посмотрите! Там… ангел!

Все повернулись к двери, где стояла Анжелика. Она была не из робких и не убежала. Она не раз бывала на сельских праздниках, и ее не испугали ни крики, ни чрезмерное оживление — неизбежные спутники обильных возлияний. Но все же что-то в этой сцене возмутило ее. Ей казалось, что она разрушает то ощущение мира и покоя, которое излучал озаренный заходящим солнцем монастырь в тот момент, когда они смотрели на него с опушки леса.

— Эта девочка, что заблудилась в лесу, — объяснил брат Ансельм.

— Единственная девчонка среди ватаги мальчишек, — добавил брат Тома. — Задатки недурны. Может, она тоже не прочь повеселиться с нами? Иди-ка сюда, выпей наливки, — сказал он, протягивая Анжелике стакан. — Она сладкая и вкусная. Мы сами приготовляем ее из болотного дягиля. И название у нее — Angelica sylvestris

.

Анжелика послушно взяла стакан не потому, что была лакомкой, а, скорее, из любопытства. Ей хотелось узнать, что это за золотисто-зеленоватый напиток, носящий ее имя, который так расхваливают… Она нашла его восхитительным, крепким и в то же время бархатистым, и, когда она осушила стакан, почувствовала, как по всему ее телу разлилось приятное тепло.

— Браво! — заорал брат Тома. — Да ты не дура выпить!

Он посадил ее к себе на колени. От него разило винным перегаром, а его засаленная сутана пахла потом, он вызывал у Анжелики отвращение, но ликер одурманил ее. Брат Тома как бы по-отечески похлопал ее по коленкам.

— До чего же она милашка!

— Брат мой, — послышался вдруг голос от двери, — оставьте девочку в покое.

На пороге, словно привидение, возник монах в капюшоне, в сутане с длинными, широкими рукавами, скрывающими кисти рук.

— Ага, вот и он, пришел смутить наше веселье — проворчал брат Тома. — Мы вас не приглашали в свою компанию, брат Жан, вы ведь не любитель вкусно поесть, но уж другим-то не мешайте веселиться. Вы еще не настоятель аббатства.

— Не о том речь, — ответил монах дрогнувшим голосом — Я только советую вам оставить в покое девочку. Это дочь барона де Сансе, и будет весьма прискорбно, если она, вместо того чтобы похвалить ваше гостеприимство, пожалуется отцу на ваши нравы.

Пораженные, все в смущении смолкли.

— Идемте со мной, дитя мое, — решительным тоном сказал монах.

Анжелика машинально последовала за ним. Они прошли через двор.

Анжелика подняла вверх глаза и увидела над головой поразительно чистое небо, усеянное звездами.

— Входите, — сказал брат Жан, отворяя узенькую дверь с маленьким окошечком. — Это моя келья. В ней вы сможете спокойно отдохнуть до утра.

Это была небольшая комнатка, на голых стенах которой висели только деревянное распятие и лик богородицы. В углу находилось низкое ложе с плоским, как доска, тюфяком, застеленное одеялом и грубыми простынями. Под распятием стояла деревянная скамеечка, на которой лежали молитвенники. В келье веяло приятной прохладой, но зимой, наверно, здесь был ужасный холод. Полукруглое окно закрывалось одностворчатой ставней. Сейчас оно было распахнуто, и влажные запахи ночного леса, мха и грибов проникали в келью. Слева от двери приступка вела в крохотную каморку, где горел ночничок. Почти всю ее занимал стол, на котором лежали листы пергамента и стояли чашечки для разведения красок.

Монах указал Анжелике на свою кровать.

— Ложитесь и спите, ничего не опасаясь, дитя мое. А я вернусь к своим трудам.

Он ушел в каморку, сел на табурет и склонился над рукописями.

Анжелика присела на край жесткого тюфяка. Спать ей совсем не хотелось. Все тут казалось ей таким необычным. Она встала и подошла к окну. Внизу она разглядела узкие участки земли, отделенные один от другого высокой оградой. У каждого монаха был свой огород, и они ежедневно трудились там, выращивая овощи и копая себе могилы.

Девочка крадучись подошла к каморке, где работал брат Жан. Ночник освещал в профиль молодое лицо монаха с надвинутым на лоб капюшоном. Он старательно срисовывал старинную цветную иллюстрацию. Обмакивая кисти в чашечки, где были разведены красная, золотая или голубая краски, он искусно воспроизводил орнамент из цветов и чудовищ, которыми в старину любили украшать молитвенники.

Почувствовав, что девочка стоит рядом, монах поднял голову и улыбнулся:

— Вы не спите?

— Нет.

— Как вас зовут?

— Анжелика.

На его изможденном лишениями и аскетической жизнью лице отразилось глубокое волнение.

— Анжелика! Дочь ангелов! Ну, конечно же… — прошептал он.

— Я очень рада, отец мой, что вы пришли. Этот толстый монах был такой противный.

— Во мне вдруг заговорил какой-то голос, — сказал брат Жан, и его глаза как-то странно заблестели. — «Встань, — сказал он, — брось свою мирную работу. Оберегай моих заблудших овец…» Я вышел из кельи, влекомый какой-то неведомой силой… Дитя мое, почему вы не сидите благоразумно под кровом своих родителей, как подобает девочке вашего возраста и вашего положения?

— Не знаю, — прошептала Анжелика, смущенно потупившись.

Монах отложил в сторону свои кисти и встал. Руки его снова исчезли, скрытые широкими рукавами. Он подошел к окну и долго смотрел на небо, усыпанное звездами.

— Смотрите, — проговорил он вполголоса, — над землей еще царит ночь. Вилланы спят в своих хижинах, а сеньоры — в своих замках. Они спят, забыв о всех людских горестях. Но монастырь никогда не спит… Есть места, где незримо присутствует Дух. Даже здесь, в борьбе, которая никогда не прекращается, витают Дух божий и Дух сатанинский… Я ушел в монастырь совсем юным. Я похоронил себя в этих стенах, дабы молитвой и постом служить богу. Я встретил здесь высочайшую культуру и возвышенный религиозный порыв и вместе с тем — бесстыдные нравы, глубокую развращенность. Солдаты-дезертиры и инвалиды, нерадивые крестьяне идут в монастырь, чтобы, прикрывшись сутаной, вести беспечную и беззаботную жизнь, и с ними за монастырские стены проникает порок.