Катарина Фукс - Падение и величие прекрасной Эмбер. Книга 2 Страница 28

Девушку приняли послушницей в процветающий и известный своим благочестием монастырь. Вместо вступительного взноса настоятельница заказала Бартоломе две картины. На одной он изобразил Благовещение, причем в виде мадонны изобразил свою молодую, рано умершую жену. Другая картина изображала Святую Инессу. Разумеется, на ней была изображена дочь художника. Девушка, чистая и прелестная, стоит на коленях на голом полу. Мучители сорвали с нее одежду, но тело ее целомудренно скрыто длинными пышными волосами, которые ниспадают с нежных округлых полудетских плеч на маленькие груди и словно бы стекают вниз длинными каштановыми прядями. Эти картины художник поднес монастырю. Мадонна и до сих пор там, а вот о судьбе Святой Инессы я сейчас расскажу вам.

Картину увидел Теодоро-Мигель. Тогда он был еще довольно молодым монахом-исповедником, только начал свою карьеру, но уже находился при тогдашнем Великом инквизиторе. Теодоро-Мигель тогда еще не превратился окончательно в то, чем он является теперь. Ему еще нравились женщины. Но женщины нравились и его высокопоставленному покровителю. По его указанию Теодоро легко узнал, что на картине изображена девушка, существующая в действительности. Великий инквизитор вступил в сговор с настоятельницей монастыря, ему показали юную послушницу. Теодоро-Мигель должен был доставить ее в тайное убежище Великого инквизитора. В награду Теодоро-Мигель получил картину с ее изображением. Он не знаток живописи, но, как это ни странно, способен тонко прочувствовать картину. Так, у него я видел картину одного французского художника на античный мифологический сюжет: в древесной зелени две фигурки – юноша и девушка. Теодоро-Мигель уверяет, что это олицетворение Золотого века.

Инес ни о чем не подозревала. Теодоро-Мигель почти не разглядел ее. Было темно. Девушка вышла в темном монашеском плаще с капюшоном. Теодоро-Мигель протянул руку, чтобы помочь ей сесть в карету. Тонкие, нежные и прохладные пальчики едва коснулись его ладони. Девушка не знала, куда ее повезут, но верила настоятельнице, которая сказала ей, что в другой монастырь. Инес не противилась, хотя ей было грустно оставлять свою келью и тенистый сад. Она ехала в карете одна. Теодоро-Мигель в костюме стражника сопровождал карету верхом. Он рассказывал мне, что ему не раз приходила в голову мысль спасти девушку, но страх за свою жизнь не дал ему сделать это. Надо сказать, Теодоро-Мигель из тех, что находят особое наслаждение, когда чернят себя и признаются в дурных поступках. Не знаю, действительно ли он хотел освободить Инес, был ли он влюблен или просто его одолевала похоть, но, конечно, страх у него был. В этой стране страх перед инквизицией – что-то врожденное.

Теодоро-Мигель отвез Инес в тайный дом Великого инквизитора, помог ей выйти из кареты. Какие-то женщины в черном ввели ее в дом…

– И с тех пор он никогда не видел ее? – не выдержала я.

– Если бы! Это был бы еще хороший конец. Нет, он увидел ее еще раз. Его снова вызвали в тот страшный дом. В подвале, на каменном полу, лежала Инес. Она была мертва. Ее обнаженное тело носило следы страшных истязаний. Над ней грубо надругались, ее замучили до смерти. И Теодоро-Мигель должен был по приказанию ее мучителя, Великого инквизитора, уничтожить труп. Такая доверительность значила многое, многое сулила молодому монаху на тернистом пути к самым вершинам карьеры. Он знал, что высокий покровитель не уничтожит его, Теодоро-Мигель ему нужен. Он в глубокой тайне расчленил труп девушки. Он сделал это сам. Из подвала шел ход в глубокое подземелье. Там он это сделал. Человек не должен делать такое, ведь это может ему внушить, что он способен на все и все может сделать.

При ярком дрожащем свете факелов на стенах Теодоро-Мигель сначала овладел мертвым истерзанным телом, овладел несколько раз. При этом им все более завладевала странная злоба. В сущности, он злился на себя самого. В глубине души, в самой глубине, он протестовал против того, что ему приходилось делать. Он пытался подавить этот мучительный протест, и вот тогда являлась злоба. И злоба эта обращалась на беззащитный истерзанный труп несчастной девушки. Он припал к этому телу, его трясло. Он овладевал ею вновь и вновь. Он рвал зубами ее хрупкую шею, он впивался в ее губы… Потом он расчленил тело. Он отрубил руки, ноги, голову. Он изрубил кровавый обрубок. Это страшное мясо он отдал свиньям, жившим в хлеву на хозяйственном дворе при доме.

Я содрогнулась.

– Художник начал поиски дочери. Он полагал, что девушка похищена, – Николаос повел рукой, словно бы останавливая мою дрожь. – Простите, дайте мне выговориться!..

– Да, да…

– Едва ли Бартоломе мог узнать правду о судьбе дочери. Но на всякий случай Великий инквизитор приказал Теодоро-Мигелю уничтожить и художника. Труп Бартоломе был найден за городом. Его убили ударом кинжала. Убийц, конечно, не нашли. Предположили, что это дело рук тех, кто похитил Инес. В сущности, так оно и было.

А картину я много раз видел. Она висит в спальне, над постелью. Чуть склонив головку, девушка смотрит на те мерзости, что мне приходится проделывать по желанию Теодоро-Мигеля, и будто хочет приоткрыть нежные темные губки и спросить робко: «Зачем? Зачем столько плохого на свете?..»

Николаос закрыл лицо ладонями. Что я могла сказать, чем утешить его?

– У вас есть Чоки, – решилась я наконец. – Вы хороший, честный и добрый человек. Все должно, должно уладиться, все это должно кончиться.

– Простите меня, – он поднял голову. – Я измучил вас своим рассказом. Но я уже не мог остановиться. Я поступил, как жестокий эгоист…

– Главное, чтобы вам стало легче!

– Да, мне легче.

Мы пожелали друг другу спокойной ночи.

Глава сто двадцать пятая

Я твердо решила не думать о том, что мне рассказал Николаос. Если думать о таких вещах, можно сойти с ума. Лучше просто вытеснять их из своего сознания, из памяти, из души.

Утром карета Николаоса отвезла меня к Эмилии. Это оказалась очень приятная, кокетливая женщина. Свое ремесло она унаследовала от свекра. Она занялась моими зубами и сказала, осмотрев мой рот, что за неделю приведет его в порядок. Затем я отправилась к Гертрудис. И вернулась от нее с прекрасно выкрашенными в теплый золотистый цвет волосами, нагруженная всевозможными косметическими снадобьями.

Вернувшись, я снова не застала дома Николаоса. Я невольно подумала, где он может быть, и содрогнулась. Но усилием воли заставила себя не думать об этом.

Я посидела у Чоки, поговорила с ним. Он уверял, что я сделалась еще красивее, чем прежде. Я остро чувствовала, что происходящие со мной превращения, ободряют его, внушают, пробуждают в его душе, во всем его существе жажду жить, выжить.