Сергей Степанов - Царская невеста. Любовь первого Романова Страница 29

Юнцы всей гурьбой бросились на зов, точь-в-точь как стая гусят, завидевших птичницу с кормом. Они вытягивали шеи и кричали:

– А меня мой пан не звал? Нет ли для меня какого поручения?

Оставленные в покое Марья и мальчик, которого дразнили цариком, оглядели друг друга. Мальчик отодвинулся от девушки и важно объявил:

– Не дерзай меня трогать! Я царь!

Марья рассмеялась:

– Какой же ты царь? Царь в Москве сидит.

– Дурень ты, как я погляжу! В Москве не пошлый царь, не настоящий. Я подлинный царь Иван, сын царя Дмитрия и царицы Марины, урожденной Мнишек.

– Что ты брешешь! Я своими очами видела, как воренка повесили, – сказала Марья и тут же прикусила губу: «Ай, проговорилась!»

Но мальчик, ничего не заметив, продолжал азартно настаивать на своем:

– Разве не знаешь, что меня подменили сыном шляхтича Яна Лубы? Его казнили, а меня увезли в Варшаву и во дворце пана Сапеги воспитывают как подобает царевичу.

Марья еще раз взглянула на ребенка, и уверенность в том, что воренка казнили, уступила место невольному сомнению. Мальчик отлично говорил по-русски, даже выговор у него был быстрый московский. Он был разительно похож на воренка. Такой же востроносый, непоседливый, говорливый. А вдруг поляки подменили ребенка с согласия и при содействии Марины Мнишек? Что, если она умело разыгрывала материнское горе, чтобы спасти сына от виселицы? Кто знает, правда все это или вымысел? Одно можно было сказать точно: ее малолетний собеседник вел себя властно, словно действительно был государем.

– Айда отсюда! – скомандовал он. – Сейчас чернь вернется, начнет наше величество оскорблять. Погодите, ужо! Взойду на прародительский трон, всех велю на кол посадить.

Он юркнул в боковую дверь. Марья, опасаясь необузданной толпы пажей, поспешила за ним. Мальчик знал дворец как свои пять пальцев. Быстро-быстро семеня по длинным коридорам, он пояснял на ходу:

– Вот здесь комнаты для стражи, там для писарей комната, дальше ход в кухню, а вот за этой дверью… – Он понизил голос. – За этой дверью покои Филарета.

– Отца царя Михаила Федоровича? – ахнула Марья.

– Какого царя?! – мальчонка даже взвизгнул от ярости. – Сказано тебе, я законный царь! И тебя, дурня, тоже велю на кол посадить! Пошел вон с моих царских глаз!

С этими словами мальчик умчался дальше, оставив девушку у дверей, ведущих в покои пленного митрополита. Марья осторожно приоткрыла дверь. В комнате сидели двое поляков. Один из них спросил:

– Тебе чего надобно, пахолик?

Марья, боясь выдать себя русским выговором, ничего не ответила. К счастью для девушки, второй шляхтич вернул своего собеседника к неоконченному спору:

– Пан Яцек, почему добрый католик обязан прислуживать еретику и пастырю еретическому? Умалчиваю уж о том, что русских бояр нельзя равнять с благородной шляхтой.

– Согласен с тобой, пан Тадеуш. Нельзя равнять! Но за свои заблуждения в вере пастырю еретиков гореть в аду. А мы солдаты и должны выполнять приказы наших начальников ясновельможных панов Сапеги и Олешинского. Они приставы Филарета и за его жизнь отвечают перед сеймом и королем.

– Нет такого начальника, который осмелился бы приказать мне, полноправному товарищу! Даже пан великий канцлер не может мне приказывать. Довольно и того, что я стою на карауле перед дверью Филарета, который ведет себя так, словно он не в плену находится. Как проведал, что его сын стал царем, стал горд и упрям, к себе не пускает.

– Ну и не ходи к нему! Что за беда! Вот пахолик пришел, пусть отнесет ему блюдо. И ему будет любопытно взглянуть на такую птицу. Слышишь, отнеси ему сладости!

Шляхтич вручил Марье большое оловянное блюдо, на котором красовалась горка сваренных в меду яблок и груш. Лакомства выглядели очень привлекательно, и шляхтич не удержался от соблазна взять одно яблоко для себя.

– Неплохо готовят для пана канцлера. Поневоле позавидуешь его пленнику. Попробуй, Тадеуш. Когда утолишь голод, на сердце станет легче.

Второй страж только упрямо покачал головой, показывая, что шляхетская гордость не позволяет касаться еды, предназначенной для москаля. Он молча подошел к двери, ведущей во внутренние покои, и распахнул ее. Марья с блюдом в руках вошла внутрь.

Митрополит Ростовский и Ярославский преосвященный Филарет сидел у окна и читал Великие Четьи Минеи. Полновесный фолиант размером в александрийский лист покоился у него на коленях, и Филарет водил пальцем по столбцам, напечатанным торжественным полууставом и изукрашенным красочными заставками нововизантийского стиля по золотому фону. Марья вспомнила слова бабушки, что в молодости боярин Федор Никитич был первым красавцем и щеголем на Москве. Когда портной приносил богатое платье заказчику, то, желая похвалить, как оно ловко сидит, обычно говорил: «Ну, ты вылитый Федор Никитич!».

Молодого боярина насильно постригли в монахи по повелению Бориса Годунова, видевшего в Романове соперника. Сосланный под именем Филарета в далекий Сийский монастырь, боярин долго не мог оставить светских привычек. Годунову доносили, что Филарет живет не по монастырскому чину, неведомо чему смеется, говорит про ловчих птиц и про собак, как он в мире живал. Но прошли годы, он смирился с положением монаха, а после смерти Годунова был поставлен в митрополиты Ростовские и Ярославские.

Филарет поднял голову от книги, и Марья залюбовалась его ликом. Приходилось сожалеть, что Миша не унаследовал отцовской красоты и стати.

– Поставь туда, – коротко приказал митрополит и вновь погрузился в чтение.

Марья от волнения позабыла, как положено обращаться к столь высокопоставленной духовной особе и сказала неуверенно:

– Владыка! Федор Желябужский передает тайную весть!

Филарет не отозвался ни звуком. Сначала Марья подумала, что он, углубившись в чтение, пропустил ее слова мимо ушей, но по едва заметному движению плеч она увидела, что митрополит все слышал. Слышал, но не ответил. «Не доверяет!» – поняла она и сказала для пущей убедительности:

– Я сестрина Федора Желябужского.

Филарет обернулся, густые брови взметнулись вверх.

– Сестрина?

Митрополит вскочил, с неожиданной легкостью взмахнул посохом и сбил шапку с головы девушки. Светлые косы упали на ворот.

– И правда девка! – изумился Филарет и гневно загремел: – Как дерзнула, бесстыжая! Не в Святом ли Писании заповедано: не должно жене носит мужеское платья, а мужу женское, ибо мерзость сие пред ликом Господа.

Филарет с силой хватил посохом об пол. Марья стояла, не смея поднять глаз на осерчавшего владыку. Она услышала, как митрополит подошел к двери, словно намеревался распахнуть ее и позвать стражу. Но этого не произошло. Митрополит постоял у двери, потом вернулся к девушке и спросил по-прежнему сердито, но уже тише: