Эвелин Энтони - Валентина Страница 29

— Послушай меня, — сказала она. — Я совсем не думаю, что твой любезный полковник ранен или убит. Для этого нет никаких оснований.

— Да как же ты можешь знать?! — ломая руки, вскрикнула Валентина. — Нет, Сандра, тут уж я сама лучше знаю… Мне что-то подсказывает, что с ним случилось неладное. Я просто уверена в этом. Взять хотя бы эту битву за Москву — от какого числа эта газета?

— От двадцатого сентября. Ты же понимаешь, что все эти известия запаздывают на много недель. А это сражение, я думаю, уже кончено много дней назад! Милочка моя, за Францию там билось около полумиллиона людей, так почему же он должен был оказаться именно в числе тех тридцати тысяч погибших?

— Не знаю, — отвечала Валентина, роняя беспомощно на пол газету. — Я не знаю, где и как это случилось. Все это время я боялась за него, но совсем не была уверена в этом… А сейчас — уверена. Оставь меня одну, Сандра, оставь меня одну, это самое лучшее. Я прошу тебя.

— Прекрасно, — сказала Александра, вставая. — Я, конечно, понимала, что ты редкая идиотка, моя милая сестричка. Я это говорила тебе и раньше. Если он убит, ты можешь просидеть еще много месяцев в рыданиях! Ну что ж, если тебе нравится так тратить свое время… Я не могу ничем помочь тебе, Бог свидетель, если ты уж так безутешна. И я, пожалуй, оставлю тебя я в покое, если ты этого хочешь!

Валентина сидела до темноты, а листки газеты все лежали у ее ног. Она не двигалась и не плакала. Возможность ранения или гибели де Шавеля была для нее столь значительна, что даже слезы не могли помочь в этом горе. Все последние три месяца сообщения повторяли друг друга: войска Наполеона продвигались все дальше и дальше в глубь России, но крупной, решающей битвы все не было… Болезни и истощение ослабили бойцов Великой армии, а русские, отступая, жгли за собой всякое пригодное имущество. Ни одного колоска не смогли собрать французские солдаты, ни ведра воды выпить без опасения быть отравленными и ни куска мяса съесть, не думая о заражении скота…

Даже при том, что во всех газетных сообщениях тон новостей был благоприятен для Наполеона и описания военных действий были в его пользу, не оставались незамеченными и детали, которые говорили о том, что война пошла отнюдь не по сценарию, задуманному императором.

Но даже и малейшие намеки на дизентерию или тиф в наполеоновских войсках расстраивали Валентину, потому что она живо представляла себе больного полковника и его мучительную гибель. Ее бесил затянувшийся домашний арест в Чартаце. Дни проходили одинаково, и это беззвучное, вязкое течение времени способно было любого свести с ума. Ей давно наскучили прогулки верхом и шитье крестиком, вязание и все прочее, что делалось вместе с сестрой, которая никоим образом не понимала ее страданий. Она жила словно в вакууме, в то время как мир, насколько это можно было узнать из редко доходящих до Чартаца газет, бурлил, в нем происходило множество событий ежедневно, и де Шавель тоже, захваченный этим водоворотом, бился на войне и, может быть, уже пал от русской пули, пока она сидела и вышивала в идиллическом поместье. До сих пор еще не состоялось сколько-нибудь крупной битвы в той войне, а тридцать тысяч человек уже погибли в сражениях под городом Смоленском, думала с ужасом Валентина. А теперь, сколько можно было судить из последней газеты, французские и русские войска готовились к решающей схватке где-то под Москвой. Но газета была отпечатана уже давно. Значит, все уже кончено. Поле боя усеяно непогребенными мертвецами, пороховой дым рассеялся, и победа или поражение уже стали историей, неизвестной, впрочем, Валентине… У нее было интуитивное чувство, что де Шавель пал в этой битве, а она знала, что предчувствие не обманывает…

Когда Яна вошла в комнату, она не взглянула на нее и не заговорила. Служанка, тревожно вздохнув, зажгла свечи, задернула тяжелые занавеси и подложила в угасающий камин свежих буковых дров.

— Время ужина, мадам, — робко сказала Яна. — Ее сиятельство спрашивают, не спуститесь ли вы к ужину.

— Нет, Яна, — покачала она головой. — Есть я не хочу. Я встречусь с сестрой завтра утром.

— Я слышала, произошла какая-то битва, — робко проговорила Яна, все еще с тревогой всматриваясь в лицо своей госпожи.

— Да, было уже два сражения. Потери очень велики.

— А как полковник, мадам? — осмелилась наконец на дерзкий вопрос Яна.

— Нет никакой возможности узнать что-нибудь о нем, — медленно проговорила Валентина. — И я не узнаю ничего, пока буду продолжать сидеть здесь, в поместье. Я решила, что мне делать, Яна. Мне надо вернуться в Варшаву.

Ранним утром седьмого сентября у деревеньки Бородино с мощного залпа шестисот французских пушек началась битва, в которой решалась судьба Москвы. За несколько дней до того погода испортилась, и проливные дожди превратили дороги в сплошное непроходимое болото, в котором лошади вязли по колено и которое засасывало колеса повозок, не давая им двигаться. Артиллерию приходилось тащить чуть ли не на себе группкам измученных вконец солдат. У всех нервы были на пределе, не исключая и маршалов.

Даву и Мюрат уже успели жестоко поссориться. Они и до того плохо переносили друг друга, суховатый профессиональный военный и взрывчатый, бесшабашный гасконец; сейчас всеобщая тоска и раздражение добавили огня к этой неприязни. Да и сам император выглядел мрачным и страдал от жестокой бессонницы. В это решающее сентябрьское утро он был слегка простужен.

В течение целых четырех часов велась непрерывная артиллерийская подготовка с обеих сторон; в обеих армиях к концу этого срока уже не оставалось дирижеров, способных терпеть дальше эту оглушительную увертюру к их собственной пьесе. Да, французские ветераны столкнулись здесь с самой неподходящей для наступления страной и самыми невыносимыми условиями войны из всех кампаний, которые когда-либо вел Наполеон. Сравнение России с Испанией, сделанное майором Макдональдом, хотя и не могло касаться климата, было вполне верным в отношении тяжести военных действий и маршей. Люди были вконец истерзаны резкой сменой изнуряющей жары и ледяных ливней, огромным количеством жалящих комаров и мух, болезнями и падежом лошадей из-за жажды и недостатка кормов. Не хватало ни провианта, ни сносного жилья для ночлега; русские крестьяне в основном либо покинули свои деревни вслед за отходящими русскими войсками, либо ушли в леса, предав свои жилища огню. По всему пути следования французской армии стоял дым от горящих сел и сожженных хлебов на полях… Даже колодцы часто оказывались отравленными, отчего также случались потери людей и лошадей, но главное — всякую найденную воду французы боялись пить. Ночью, когда измотанные солдаты мечтали о ночлеге, часто и всегда внезапно на бивуак налетали свирепые казаки, заставая врасплох дремлющих людей. Охрана лагеря, состоящая обычно из двух-трех всадников, не успевала оказать заметного сопротивления этих лихим и беспощадным наездникам, которые, учинив резню, со скоростью вихря уносились галопом куда-то в неоглядную ночную мглу.