Дженнифер Блейк - Дикое желание любви Страница 3

– Мама… С ней все в порядке?

– Не беспокойтесь, мадемуазель. Я уверена, что все хорошо, – успокаивающим тоном сказала Деде и прикрыла рукой пламя свечи, которое задрожало от порыва воздуха, поднявшегося, когда Маркус закрыл за собой дверь.

Сняв кружевные перчатки и бросив их на маленький столик с зеркалом, стоявший в холле, Кэтрин повернулась к Маркусу:

– С твоего позволения, я только взгляну на нее. А ты можешь налить себе вина, если хочешь.

Эти последние слова она бросила через плечо, поднимаясь по широкой лестнице.

– Я подожду, – согласился Маркус и, вертя в руке касторовую шляпу, не спеша направился в гостиную.

– Нет, мадемуазель Кэтрин! Позвольте мне, – вмешалась Деде и бросилась за Кэтрин на лестницу, одной рукой придерживая юбки, а другой высоко подняв свечу.

– Ты? Почему, Деде?

– Я… Я должна.

– Ты что-то от меня скрываешь. Я чувствую, – сказала Кэтрин, останавливаясь и пристально вглядываясь в лицо няни.

Заметив блеснувшие над ее губой капельки пота, Кэтрин ощутила, как по телу пробежала холодная дрожь. Если с матерью что-то случилось, она никогда не простит себе, что оставила ее одну. У них были совершенно противоположные взгляды на всё, от религиозных догм до моды, но все же они были матерью и дочерью, связанными крепкими кровными креольскими узами.

Она сделала глубокий вдох. Кэтрин почему-то была уверена, что Маркус с любопытством наблюдал за ними, стоя с бокалом в руке в дверном проеме внизу, в гостиной. В глубине души она чувствовала возмущение от этого, однако потребовала, приподняв подбородок:

– Скажи мне.

Но Деде молчала слишком долго. С верхнего коридора донесся тихий стон, к которому примешался еще один, пылкий и безумный.

Приподняв юбки, Кэтрин бросилась вверх по лестнице и помчалась по коридору.

– Нет! – закричала Деде, но было уже поздно: Кэтрин толкнула дверь маминой спальни и, тяжело дыша, замерла на пороге.

Прошло несколько секунд, прежде чем двое на разобранной кровати под балдахином осознали это внезапное вторжение. Они обратили ошеломленные лица к свету, который становился все ярче, по мере того как Деде со свечой приближалась ко входу.

В воздухе ощущался мускусный аромат, смешанный с кисловатым запахом выдохшегося шампанского, стоявшего на подносе у подножия кровати, и теплых вспотевших тел.

Вдруг за спиной Кэтрин раздался громкий смех Маркуса, и этот звук, казалось, вывел из оцепенения две сплетенные на кровати фигуры. Издав невразумительный яростный крик, Ивонна оттолкнула своего тяжело дышащего партнера, скатилась с кровати, в спешке едва не сорвав салатовую москитную сетку, и, поднявшись, схватила сатиновое платье изумрудного цвета, чтобы прикрыть наготу.

– Вон отсюда! – закричала она. – Шпионить за мной…

Ее дикий взгляд упал на китайский графин, стоявший на столе возле кровати. Она подняла его и метнула в дверь, и ее голос, переросший в пронзительный крик вперемешку с ругательствами, слился со звуком разбившегося вдребезги стекла, когда графин с водой ударился о дверь. Следом полетели шкатулка, подсвечник и молитвенник.

В какой-то миг Кэтрин встретилась взглядом с обезумевшими глазами съежившегося на кровати молодого человека и заметила, что его лицо с аристократическими чертами застыло от ужаса и неприязни.

– Простите, – прошептала она.

Резко повернувшись, она пробежала мимо Маркуса и едва не скатилась вниз по лестнице от застилавших глаза слез. Увиденная сцена, безумная и страстная, казалось, навсегда запечатлелась в ее памяти. Повод остаться дома, отсутствующие слуги и погруженный во мрак особняк сразу получили объяснение. Не то чтобы она не знала об основных потребностях мужчин и женщин или о супружеском долге. Слишком много лет она провела в затворничестве под материнской опекой, заботясь о слугах, живущих в хижинах на заднем дворе, и выхаживая их после болезни или родов, чтобы ничего не понимать. Однако ей и в голову не приходило соотносить эти потребности со своей овдовевшей матерью. Это выглядело как предательство памяти об отце, чудовищное, преступное прелюбодеяние. Более того, мужчина, лежавший рядом с ней, был по меньшей мере на двадцать лет моложе матери и едва старше самой Кэтрин – никчемный, жалкий человек сомнительного происхождения и без гроша в кармане, от отношений с которым Ивонна Мэйфилд несколько раз предостерегала свою дочь…

Сбегая вниз, Кэтрин слышала, как Деде вошла в спальню и стала произносить какие-то успокаивающие фразы. Пусть старая няня сама утешает свою хозяйку, принимает на себя основной удар ее гнева и усмиряет ее оскорбленные чувства. Вряд ли это удастся кому-то другому. Даже ее дочь не была уверена, что сможет снова с ней встретиться, сейчас или когда-либо.

Входная дверь легко открылась от прикосновения, и Кэтрин, выходя, не стала ее закрывать, оставив качаться на петлях от поднимавшегося ветра.

Свежий ветер обдал ее лицо приятной прохладой. Она стояла на тротуаре и понятия не имела, куда идти, но точно знала, что не может остаться. Вдруг она вздрогнула, почувствовав прикосновение к своему локтю, обернулась и увидела Маркуса.

– Экипаж здесь, – прошептал он.

Кэтрин колебалась не больше секунды и позволила себя проводить. Маркус что-то сказал извозчику – она не разобрала, что именно, – после чего экипаж слегка накренился, потому что он вошел, и закрыл за собой дверь. Маркус сел рядом с ней, экипаж резко дернулся, и они двинулись вниз по улице.

– Как она могла? – прошептала Кэтрин. И повторила с гневным отвращением, в которое переросло ее потрясение: – Как она могла?

– Почему нет? – спокойно спросил Маркус.

– Почему нет? Потому что… Потому что…

– Потому что она твоя мать? Но она обычная женщина, довольно привлекательная для своего возраста, кстати, не такого уж зрелого. Мне кажется, ей вряд ли больше сорока одного-сорока двух лет, поэтому у нее нормальные запросы, на которые она имеет право.

– Да, но с тем человеком…

Он пожал плечами.

– Не слишком достойная персона, согласен, но если они оба этого желают, то не вижу ничего зазорного. Единственное преступление этих двоих состоит в том, что их, выражаясь простым языком, застукали.

– У тебя странные представления о приличиях, – холодно произнесла она.

– Неужели? Самое эффективное оружие, благодаря которому общество держит людей в повиновении, – насмешки. Все хотят во что бы то ни стало их избежать и оттого порой ставят себя в нелепое положение.

– Исходя из твоих умозаключений, она все равно виновата, – сказала Кэтрин.

– К сожалению, да, – согласился он. – А ее ярость и замешательство были вполне естественной реакцией.

– Замешательство?

– Разумеется, как же иначе. Люди редко бывают любезными, оказавшись обнаженными перед одетой публикой.

– Уверена, ты судишь по собственному опыту, – проворчала она.

В любое другое время она не позволила бы себе подобного замечания, но и этот разговор, и предшествующая ему сцена просто не укладывались в ее голове. В ответ на ее обвинение он покачал головой и улыбнулся, и она не смогла не улыбнуться в ответ.

– Так-то лучше, – спокойно сказал он.

– Ты извиняешься за мою мать, – произнесла она и отвернулась, уставившись на противоположную стену экипажа, где над сиденьем свисала дешевая коричневая войлочная обивка.

В его голосе все еще звучала удивительная снисходительность, когда он согласился и с этим.

– Возможно, я достоин порицания, но мне показалось, что справедливости ради следует сказать несколько слов в ее защиту.

Следует ли? Вспомнив свою мать, с ее пышным белым телом, блестящим при свете свечи, и влажные пряди черных волос, прилипшие к рукам и спине, Кэтрин подумала, что слова в ее защиту абсолютно не нужны. Однако за вспышкой ярости Ивонны разве не крылось чувство стыда?

Кэтрин не хотела об этом думать. Однако спокойные рассуждения Маркуса, хоть и безнравственные по тем правилам, которые ее учили уважать, возымели эффект. Случившееся больше не казалось трагедией.

– Я никогда не думала, что ты такой развращенный, – сказала она ему.

– Как вы можете осуждать меня, мадемуазель Кэтрин, если сами вышли без компаньонки?

Она недоуменно обвела взглядом экипаж. Это было правдой. Впервые в жизни она оказалась наедине с мужчиной. Повернув голову, Кэтрин пристально посмотрела на Маркуса.

– Это что-то изменит?

Он ответил с расстановкой:

– Для меня нет, а для тебя?

Маркус поднял на нее вопрошающий взгляд, который был так серьезен, что Кэтрин перестала думать, будто это был пустой вопрос. Она сидела сейчас в экипаже исключительно из-за поступка матери, но как это отразится на ней самой? Невидящим взглядом она смотрела из окна экипажа на закрытые двери магазинов и раскачивающиеся на ветру взад-вперед вывески. Пыльные улицы казались пустыннее, чем обычно, а ночь темнее. Кэтрин терзала мучительная боль разочарования.