Виктория Холт - В тени граната Страница 3

Она догадалась о его мыслях и надула губы. Когда придет время уезжать, она придумает препятствия.

— Может быть,— внезапно проговорила она, и ее прелестное лицо осветила надежда,— Ваше Величество поймет, что не вынесет разлуки со своей маленькой сестренкой, и тогда Карл не получит свою невесту.

В прекрасных глазах была мольба; она перевела свой взор на лицо Брэндона. Пятнадцать! — подумал Генрих. Она ведет себя как девушка на несколько лет старше. Он должен предупредить ее не смотреть так на мужчин, как она смотрит на Брэндона. Чарльз Брэндон прожил жизнь далеко не монашескую. Мария еще слишком молода, чтобы понимать это; он должен предупредить ее, ибо он не только ее король, но обязан также, раз у нее нет ни отца, ни матери, быть ее опекуном.

— Довольно, довольно,— сказал Он.— Лучше займись маскарадом. Я жду, что ты подготовишь для королевы прекрасный спектакль.

Мысли короля обратились к королеве и сыну, и он решительно направился во дворец в ее апартаменты.

В опочивальне королеву разбудили звуки фанфар, оповещавшие о прибытии короля. Ее врачи сказали, что она должна отдыхать, но король не знал этого или позабыл.

Она раскинула волосы по подушкам, как любил король, ведь именно в волосах была ее красота.

Он ворвался в опочивальню, и она увидела, что он стоит на пороге, а рядом с ним, с одной стороны Мария и Брэндон — с другой. Позади него толпились другие друзья и придворные.

— Ну, Кейт,— воскликнул Генрих, проходя вперед,— мы пришли посмотреть, как ты себя чувствуешь. Тебе не надоело лежать в постели? Мы устраиваем для тебя замечательное развлечение. Так что поправляйся быстрее.

— Ваше Величество так добры ко мне,— ответила королева.

— Твоему королю нравится доставлять тебе удовольствие,— ответил Генрих.

Постель окружили придворные, и королева почувствовала, что очень устала, но улыбалась, потому что нужно всегда улыбаться королю, этому золотому мальчику, которому его отец дал, может быть, слишком суровое воспитание для его жизнерадостной натуры.

При виде ее король почувствовал легкое раздражение. Она должна оставаться в постели, а ему претила всякого рода бездеятельность. Он убеждал ее, что нужно скорее вставать, но она не отваживалась на это. Она должна сохранить свои силы, должна помнить, что в предстоящие годы ей предстоит еще много раз рожать. Внезапно, как будто желая прийти на помощь матери, в колыбели заплакал младенец.

Король немедленно отвернулся, и вся процессия во главе с ним двинулась к колыбели.

Генрих взял ребенка на руки и посмотрел на него как на чудо.

— Вы представляете себе,— сказал он окружающим,— этот младенец когда-нибудь может стать вашим королем?

— Надеемся, что это произойдет не раньше, чем он станет седым стариком, Ваше Величество.

Ответ был правильным. Король рассмеялся, потом начал расхаживать взад и вперед по опочивальне королевы с ребенком на руках.

Королева наблюдала за ним с улыбкой.

Он сам почти мальчишка, подумала она.

Как только Катарина встала, она собралась оставить Ричмонд и отправиться в Вестминстер. Король отбыл раньше нее; нетерпеливый и неугомонный, он уже отправился в Уолсингэм, чтобы воздать благодарственные молитвы за рождение сына у раки Пресвятой Девы.

Но сейчас он уже вернулся в Вестминстер и ждал прибытия королевы.

Все еще чувствуя слабость, Катарина рада была хотя бы на несколько недель продлить спокойное пребывание в Ричмонде; однако, она знала, что на это не стоит надеяться, потому что для Генриха был невыносим каждый день, когда он не мог показываться народу. Так же был настроен и народ. Где бы король не появлялся, вокруг него собирались толпы, чтобы благословить его прекрасное лицо и выразить свою радость.

В празднествах в Вестминстере должен был участвовать и народ. Люди любили своего нового короля, каждым своим поступком, каждым жестом он показывал им свою решимость быть совершенно другим королем, чем его отец. Первое, что он сделал — публично обезглавил министров своего отца — Дадли и Эмпсона, кто, как считали люди, больше всех грабил народ при прежнем короле. Вот что было самое главное. «Эти люди заставили мой возлюбленный народ платить огромные налоги, тысячам они принесли нужду и лишения. Поэтому они должны умереть»,— вот что говорил молодой король своему народу,— «Теперь, как ей и пристало, Англия будет веселиться». Поэтому завидев его, люди кричали до хрипоты, приветствуя короля.

Им казалось в порядке вещей, что их красивый молодой король покрыт сверкающими драгоценностями, что его атласные и бархатные одеяния более великолепные чем у кого-либо раньше. Их признание было всегда на его стороне, потому что он всегда обращал внимание на присутствие людей, всегда стремился завоевать их привязанность.

Теперь почти так же нетерпеливо, как сам Генрих, они ожидали празднества в Вестминстере. Поэтому никакие отсрочки были невозможны из-за того только, что королеве хотелось бы немного дольше отдохнуть после рождения наследника для короля и страны.

На всем пути следования королеву приветствовал народ. Она была испанкой и чужой для англичан, но их возлюбленный король избрал ее себе в супруги, и она родила сына; этого было вполне достаточно, чтобы люди кричали: «Да здравствует королева!»

Рядом с Катариной ехала верхом ее любимая фрейлина, красавица Мария де Салинас, не покидавшая ее с тех пор, как она приехала из Испании. Знаменательно, что теперь, даже оставаясь наедине друг с другом, королева разговаривала с Марией только по-английски.

— Ваше Величество немного утомлены? — озабоченно спросила Мария.

— Утомлена! — воскликнула Катарина с легкой тревогой. Разве она выглядит утомленной? Если это так, королю будет неприятно. Она никогда не должна ему показывать, что резвости и веселью предпочитает отдых.— О, нет... нет, Мария. Я немного задумалась, вот и все. Я думала о том, как изменилась моя жизнь за последние несколько лет. Помнишь, как мы страдали, как чинили наши платья и часто вынуждены были есть рыбку с душком, потому что это было дешевле всего на рынке, как нам хотелось узнать, пошлет ли за нами мой отец, чтобы мы с позором вернулись в Испанию, или же король Англии будет выплачивать мне содержание?

— После такого унижения Ваше Величество теперь может иметь все прекрасные одежды, какие только пожелаете, любую пищу, какую соизволите заказать к своему столу.

— Действительно, было бы черной неблагодарностью, Мария, если бы я позволила себе утомиться, когда так много устраивается для моего удовольствия.