Жаклин Монсиньи - Флорис-любовь моя Страница 3

Максимильена улыбалась, чтобы скрыть смятение. Пьер же молчал. Тогда цыганка взяла его за руку и вдруг замерла, словно пораженная громом.

— Ну что? — нетерпеливо спросил Пьер.

Цыганка какое-то мгновение колебалась, затем склонила голову и забормотала что-то на незнакомом Максимильене языке. Пьер смутился. Он выглядел необычно серьезным, и Максимильена спросила удивленно:

— Что она сказала?

— Я не могу вам этого открыть, — произнес Пьер. — Не могу.

Бросив цыганке золотую монету, он подал руку Максимильене, и они вернулись в замок. Стояла чудесная ясная летняя ночь. В кронах деревьев шелестел листьями легкий ветерок. Пьер, сжав пальцы Максимильены, воскликнул:

— Чем заслужил я такое счастье? Жизнь моя остановилась под Санлисом из-за самой прекрасной и самой нежной женщины во Франции… что я говорю? В Европе! Ей хватило одной минуты, чтобы завладеть моим сердцем. Я люблю вас, Максимильена…

«Я схожу с ума, — думала она. — Нас увидят слуги, надо прервать его, немедленно с ним проститься! Что я знаю об этом человеке? Быть может, это какой-нибудь проходимец».

Но Пьер Михайлов, прижав руку Максимильены к своей груди, уже тянулся к ее губам, потом крепко сжал ее в своих объятиях, и они слились в долгом поцелуе. Максимильена попыталась оттолкнуть его, но уже через мгновение не могла сопротивляться, потому что ее влекло к Пьеру неудержимо. Никогда еще так не целовал ее мужчина, и Максимильена ощущала восхитительное головокружение, отвечая поцелуем на поцелуй. Они посмотрели друг другу в глаза. Взгляд Пьера сверкал в темноте, и Максимильена, не в силах вынести этот блеск, смежила веки, прижимаясь к его мощной груди.

— Мы сошли с ума! — прошептала молодая графиня.

— Идем, любовь моя! — вскричал Пьер, увлекая ее к замку.

2

Они осторожно поднялись по лестнице, ведущей в спальню Максимильены, и перед дверью на мгновение замерли. Пьер взял молодую женщину на руки и донес до кровати, сверкавшей белизной своих простыней. Он мягко опустил ее и начал целовать ей шею, плечи, грудь.

Максимильена, которая никогда не испытывала ни малейшего удовольствия в объятиях мужа, не узнавала саму себя в этой женщине, жаждущей ласки и позволяющей делать с собой все что угодно незнакомому мужчине.

— Вот она, любовь! — прошептала графиня, трепеща.

— Да, моя дорогая, — ответил Пьер, — это настоящая любовь…

Расстегнув опытной рукой ее корсаж и обнажив восхитительную грудь, он покрыл ее страстными поцелуями. На пол соскользнули тяжелые шелковые юбки, и Максимильена, стыдясь и одновременно замирая от счастья, ощутила себя голой в объятиях Пьера. Разметав волосы по подушке, закрыв глаза, она позволяла ласкать себя, слегка вздрагивая и постанывая от наслаждения. Пьер на мгновение отпустил ее, приподнялся и сбросил свой серый камзол. Максимильена, спрятав в ладони пылающее лицо, слышала, как шуршит его одежда, — и вот уже к ней прижалось мускулистое тело.

— Сокровище мое, — прошептал ей Пьер, — ты прекрасна, ты создана для любви.

Она нежно провела пальцами по его спине и нащупала большой шрам, свидетельство того, что Пьер отнюдь не все свое время проводил в гостиных и при дворе московского царя. Максимильена выдохнула:

— Я люблю тебя, Пьер, прижми меня крепче, не отпускай меня, я так долго ждала тебя!

Пьер, приподнявшись, вынул из подставки на стене факел, чтобы осветить лицо Максимильены.

— Я хочу видеть тебя. Это так ново, так страшно — любовь, подобная нашей, Максимильена! Посмотри на меня, целая жизнь стоит за моей спиной, а ты, юная и прекрасная, готова отдать мне все… Ты доверяешься мне, не зная, кто я такой, и ты не представляешь даже, что это значит для меня. Это самый чудесный подарок из всех, что я получал.

Настала первая ночь их любви, незабываемая и страстная. Порой они засыпали в объятиях друг друга, затем, очнувшись от сна, вновь сливались в одно целое. Лишь позднее Максимильена поняла, как сумел Пьер обуздать свой довольно дикий нрав, чтобы быть с ней ласковым и нежным.

На рассвете Максимильена задремала, и Пьер, высвободившись из ее объятий, вернулся в свою спальню.

Заснуть ему не удалось, и, когда замок начал потихоньку оживать, он позвал Грегуара, чтобы спросить, был ли кто-нибудь послан в Бове, где находился царь со своей свитой.

— Письмо уже давно отправлено, господин барон.

Пьер, напевая себе под нос, стал бриться.

Когда Максимильена открыла глаза, солнце стояло уже высоко.

«Это был сон, — подумала она, — не может быть…»

Однако измятые простыни доказывали, что она действительно пережила изумительную ночь любви. Слегка прибравшись, она позвала Элизу. Та вошла, держа в руках серебряный поднос с чашкой горячего бульона. По лукавому выражению лица кормилицы Максимильена поняла, что старуха обо всем догадалась и не осуждает, ибо от всей души ненавидела Амедея де Вильнев-Карамея. В глубине души Элиза давно питала надежду, что Максимильена встретит достойного мужчину и отплатит бессовестному мужу той же монетой.

Этому второму дню суждено было навсегда остаться в памяти Максимильены: если первый был прожит ею, будто во сне, то следующий заставил поверить в реальность счастья, о котором она уже перестала мечтать.

Максимильене, с одной стороны, не терпелось увидеть возлюбленного, а с другой стороны — она лихорадочно раздумывала, как ей теперь вести себя. Терзаясь этими вопросами, она одевалась при помощи Элизы, которая затем надушила и причесала ее. После долгих колебаний Максимильена выбрала платье из синего церкаля, украшенное роскошными английскими кружевами. Затем она приказала привести маленького Адриана и долго играла с ним, удивляясь, как естественно держится с сыном после ночи, проведенной с Пьером.

«Как все это просто, — думала она. — Надо ли посылать кого-нибудь к Пьеру за новостями или только попросить его спуститься к завтраку в одиннадцать? А может быть, предложить ему прогуляться по парку?»

Пока она размышляла, появился молодой Блезуа, племянник Грегуара, и сказал:

— Госпожа графиня, господин барон прислал меня предупредить вас, что он спустился в гостиную и что ему будет приятно прочесть вам только что доставленное послание от царя.

Максимильена, стараясь сохранять сдержанность в присутствии молодого лакея, направилась в гостиную.

Они с Пьером долго смотрели друг на друга. Сердце Максимильены неистово билось. Ей нужно было знать, означала ли прошедшая ночь нечто мимолетное, подобное огню, охватившему солому, или же возвещала о начале глубоких прочных отношений. Пьер был невозмутим. Легкая улыбка освещала его лицо. Он подошел к Максимильене, и она залилась румянцем. Пьер, взяв ее руку в свои, прикоснулся к ней губами и произнес вполголоса: