Джулия Энн Лонг - Соблазн и страсть Страница 3

Тут из дома вышла экономка, и хозяин стал давать указания. Сабрина же с любопытством поглядывала на графа и думала о том, что едва ли этот человек будет уделять ей хоть какое-то внимание. Ведь он лишь мельком взглянул ей в лицо, затем окинул с ног до головы оценивающим взглядом, и тут же, судя по его виду, забыл о ее существовании. «Да-да, впредь он не будет уделять мне ни малейшего внимания, — говорила себе Сабрина. — Слишком уж я для него незначительная».

Глава 2

Разумеется, ни один скандал не обходится без шума, но этот оказался наиболее громким. Все началось с шампанского, потом полуобнаженная графиня бросилась ему на шею, из-за чего его чуть было не заколол внезапно появившийся муж этой графини. А кульминацией скандала стала дуэль. Но одним скандалом больше, одним меньше, — какая, в сущности, разница для Риса Гиллрея, графа Роудена? С его именем было связано так много всевозможных скандалов, что еще один никак не мог повредить его репутации. Ведь сколько бы виски ни налить в бокал, напиток от этого не станет крепче, разве только что бокал сделается полнее. Но с другой стороны, если наливать виски непрерывно, то оно обязательно перельется через край, а в результате на скатерти образуется весьма неприглядное пятно. Так и случилось, и после этого скандала граф Роуден стал чувствовать себя в Лондоне очень неуютно. Куда бы он ни отправился, повсюду его окружала атмосфера неприязни, которая начинала его тяготить. Впрочем, следует заметить, что такая жизнь любого вывела бы из себя.

Но тут по счастливому стечению обстоятельств — во время дуэли он ничуть не пострадал, поскольку дуэлянты по взаимной договоренности лишь обменялись выстрелами вверх, — лорд Роуден опять стал полновластным хозяином родового поместья Ла-Монтань (после долгой тяжбы его законные права были, наконец, восстановлены). И теперь граф дал себе клятву: его родовое поместье больше никогда не перейдет в чужие руки. Хотя успешному завершению борьбы за обладание поместьем во многом способствовала семейная тайна более чем десятилетней давности, Рис твердил себе, что все дело в суровой житейской истине: жизнь сродни войне, поэтому порой приходится идти на крайние меры, иначе не выжить и не выстоять. Потом его долго терзали кошмары, и ему с огромным трудом удалось заглушить голос совести. Но такова была плата за обладание родовым поместьем, и с этим он ничего не мог поделать. Впрочем, совесть тревожила бы графа намного сильнее, если бы он не был твёрдо уверен в том, что тайна глубоко похоронена. И он, конечно же, старался не думать о своей тайне, с чем вполне успешно справлялся.

Покинув свой лондонский особняк, Рис отправился в Ла-Монтань, чтобы устроить торжественный прием по случаю удачного завершения судебного процесса. Среди приглашенных гостей были известный живописец Уиндем, славившийся своей бесшабашной веселостью, а также леди Мэри вместе с подругой, прибывшие по просьбе его бывшего школьного приятеля лорда Пола Кэпстроу. Что же касается кузена Джеффри, то его Рис не приглашал, кузен сам напросился в гости. Кроме того, он зачем-то пригласил Софию Ликари, не иначе как под влиянием приступа безумия (будь она проклята, эта София).

Но, покинув Лондон, граф вовсе не спасался бегством и не пытался скрыться в родовом поместье после нашумевшей дуэли. Нет-нет, ему было все равно, что о нем будут говорить, и он отправился в свое родовое поместье совсем по другим причинам. Одна из них заключалась в том, что ему… все опротивело, причем опротивело настолько, что он в последнее время не мог написать ни сточки, и это обстоятельство весьма раздражало его и даже мучило.

Изнутри дом графа производил столь же ошеломляющее впечатление, что и снаружи. И также подавлял своими размерами. Стук каблуков о мраморный пол прокатывался гулким эхом по бесконечной анфиладе залов, и Мэри с Сабриной, следовавшие за слугой в отведенные для них комнаты, то и дело невольно вздрагивали. По пути они миновали множество залов, роскошно обставленных комнат, и Сабрина, глядя по сторонам, постоянно спрашивала себя: «Для чего же предназначены эти покои? К чему вся эта роскошь? Ведь здесь, судя по всему, никто не живет…»

Наверное, так же думала и Мэри, с восхищением осматривавшая жилище графа.

— Ох, как здесь замечательно! — прошептала она на ухо подруге и тут же добавила: — Посмотри, какая тут огромная библиотека! Думаю, ты будешь проводить в ней все время вплоть до нашего отъезда.

Сабрина заглянула в полумрак библиотеки, но наперсница тотчас ухватила ее за рукав и увлекла за собой (в шутке Мэри, хорошо знавшей свою подругу, была значительная доля правды).

Дамам отвели отдельные спальни на третьем этаже, и Сабрина, расставшись с подругой, принялась изучать свое новое жилище, она долго расхаживала по комнате, тщательно все, осматривая и изучая. К счастью, здесь было довольно тепло, так как в камине пылал огонь, а полы были устланы зелеными коврами, напоминавшими весеннюю траву. Что же касается обстановки, то вся она — кресла, кровати, гардины — была выдержана в серовато-лиловых тонах. Сабрина из любопытства потрогала пальцами шелковые складки чудесных лиловых гардин и мысленно воскликнула: «Сколько же бальных платьев можно сшить из этой материи!»

И тут ей почему-то сделалось так радостно и весело, что она принялась кружиться по комнате, пока не остановилась перед огромным зеркалом. Повертевшись перед зеркалом и полюбовавшись своим отражением, Сабрина рассмеялась и подошла к своему багажу, уже доставленному к ней в комнату. Подумав минуту-другую, она достала из саквояжа свое лучшее платье; его сшили пять лет назад, и оно было почти как новое — во всяком случае, именно так говорила себе Сабрина. Платье было цвета морской волны, и цвет этот очень подходил к ее зеленым глазам. Да и фасон был довольно удачный: искусно приталенное, платье прекрасно подчеркивало все достоинства ее фигуры. Сабрина берегла свое лучшее платье и надевала не так часто, как хотелось бы. А если она и лукавила, считая его почти новым, то подобное лукавство казалось вполне простительным. У платья был только один маленький изъян — темное пятно от ликера у самого подола (так уж случилось во время празднования последнего Рождества). А вот домашние туфли тревожили Сабрину гораздо больше, чем пятно, — слишком уж они были старые и поношенные, так что оставалось лишь надеяться, что никто не станет ее тщательно рассматривать.

Приблизившись к занавеси, Сабрина накинула себе на локоть ее, ниспадавший к полу конец, и задумалась: идет ли ей лиловый цвет? Улыбнувшись, решила, что очень идет. Снова взглянув в зеркало, она увидела в нем отражение фигуры экономки, почтительно замершей на пороге комнаты. Резко развернувшись, девушка в смущении воскликнула: