Джудит Айвори - Рыжий ангел Страница 3

Входная дверь тихо закрылась за ним. Его шаги отдавались под портиком, потом спустились по ступеням и затихли на мягкой траве парка. Все стихло. И только Кристина стояла одна в своем чудесном платье…

Сдерживая дыхание, больше походившее на стон, Кристина оглянулась. Никого. Присутствие посторонних добавило бы ей немного мудрости, сказала она себе. Обед закончился, и гости двинулись в бальный зал танцевать. В холле, где она стояла, царила пустота. В нем эхом отдавалось одиночество, которого Кристина никогда прежде не испытывала. Что-то случилось. Ее щеки горели. Руки, стиснутые так, что побелели костяшки пальцев, были холодными.

Счастье испарилось. Этот ужасный незнакомец все погубил. «Я никогда ему этого не прощу, никогда», – подумала она. Горячие горькие слезы побежали по ее лицу, солоноватые, как кровь.

На следующий день после случайной встречи с графом в лондонский дом Уинчелла Бауэра прислали розы. Много роз.

Понадобилось восемь больших ваз, чтобы расставить их. Все утро Кристина смотрела на цветы со странным смущением и восторгом. Она не знала, радоваться ей этому или нет, но граф Кьюичестер действительно нашел ее. Он узнал не только ее имя, но и адрес и имел дерзость продемонстрировать это. Кристина никогда в жизни не видела таких крупных, таких роскошных, таких красных роз.

Что ей со всем этим делать, спорный вопрос. А вот реакция Уинчелла Бауэра, королевского адвоката, была однозначной.

Вернувшись днем из суда, он поначалу пришел в восхищение. Отец был уверен, что цветы прислал Ричард Пинн. Заполнившие гостиную розы оказались «радостным и приятным событием». Потом отец увидел записку.

«С уважением, мисс Кристине Бауэр. Достопочтенный Адриан Хант, седьмой граф Кьюичестер». Слова были начертаны на специальной карточке.

Цветы тут же стали «хвастливой демонстрацией превосходства». Но смертельным ударом для отца оказалось то, что карточка была подписана – чернилами, собственной рукой отправителя и всего лишь одним инициалом «А.».

– Это что еще за «А.»? Ты близко знаешь этого распутника… этого развратника… этого… этого… Ты зовешь его по имени? Тебе достаточно одного инициала? Ты так бесцеремонна? Видит Бог, я дал тебе слишком много свободы, дочь! – бушевал Уинчелл Бауэр. – Где ты с ним познакомилась?

Кристина объяснила, что всего лишь перекинулась с ним несколькими словами на приеме у Бейсденов накануне вечером.

– Когда? Я не видел, чтобы ты с ним говорила. И он прислал тебе розы? Так много? На следующий день? – Буря нарастала. – Милая девочка, ты знаешь, что тобой интересуется сын Пинна? Сын баронета! И что был разговор о браке? – Отец перевел дух. – Но должен заметить, что семейство Пиннов, как и любая другая порядочная семья, и головы не повернет в твою сторону, если станет известно об этом!

– Я не знаю, как…

Но адвокат не позволил защититься.

– Открой глаза! Ты уже не дитя! Граф, особенно этот граф, Вряд ли предложит тебе руку и сердце. Боже мой, детка, неужели ты так глупа? Он не обратился ко мне. Он прислал тебе цветы! Много, слишком много красных цветов! И подписался как… как… словом, слишком фамильярно. – Отец выпрямился. – Если он тебя хоть пальцем коснулся…

Начался допрос. Кристине было велено отчитаться о подробностях встречи. Снова и снова повторяла она свой рассказ. Оказалось, что соседи и все слуги в доме знают об экстравагантном подарке. Чтобы доставить цветы, понадобилось шесть ливрейных слуг графа и две кареты, разумеется, с гербами. А содержание записки, без сомнения, через слуг стало всеобщим достоянием. Эти обстоятельства вынудили Кристину изобразить потрясение и изложить сдержанную версию неслыханной дерзости графа.

Отсутствие свидетелей сделало это возможным. История Кристины оказалась единственной версией событий.

11 июля, в то утро, когда доставили цветы, Адриан Хант пересек Ла-Манш и уехал в провинцию Дофине, на юго-восток Франции. Измученный двухдневным путешествием на корабле и в карете, он отправился спать. В полдень 13 июля, когда поднялась суматоха, все в доме еще громко храпели.

Местные крестьяне собирались всю ночь. К полудню страсти накалились. Объединенные голодом и несправедливостью, крестьяне взбунтовались. В ход пошли палки, камни, лопаты и топоры. Позднее это событие сочтут преамбулой Французской революции, этаким провинциальным эквивалентом штурма Бастилии в Париже.

В тот день Франция была на грани огромных социальных перемен. Сотню лет назад Англия тоже пережила революцию. Король тогда уступил большую часть власти парламенту и… лишился головы. А Франция продолжала жить по старым правилам. Король руководствовался правом помазанника Божьего, считая, что аристократия во главе с ним может жить в роскоши, без всяких угрызений совести и раскаяния перед низшими классами. Но в середине века все изменилось. Появились буржуа.

Французские писатели Вольтер, Руссо, Дидро вдохнули в слова новую жизнь. Французская казна помогала финансировать через океан самый крупный эксперимент в области свободы, равенства и братства – Америку. Удивительно, однако, как яростно эти идеи воспламенились в самой Франции.

Три обстоятельства сделали это возможным. Прежде всего, глупый король Людовик XVI, унаследовавший трон от распутника-отца. Людовик XV обложил страну тяжелыми налогами. И он сам, и освобожденная от налогов аристократия привыкли жить в роскоши и не считаться с затратами. Людовик XVI окончательно истощил казну. Он отказывался проводить реформы, отказывался умерить запросы. В конце концов, денег просто не осталось – ни в королевской казне, ни в карманах бедняков. Последней каплей стал неурожай. Массы нищих и голодных людей, которым нечего было терять, объединились со средним классом, более четко выражавшим свои мысли. У организма появились мозг и огромное массивное тело. Так родилась революция.

Адриан в то утро оказался на пути этой яростной силы. В провинции Дофине гостя и его гостеприимных хозяев выволокли из кроватей. Их врагами стали соседи – бедняки и крестьяне. Вооружившись тем, что оказалось под рукой, эти голодные, озлобленные люди начали борьбу с высшими классами. Судьба нанесла Адриану страшный удар – в этих краях мятежники вооружились косами.

Кривое лезвие по диагонали полоснуло его от плеча до живота. Доктор сказал, что ни разу в жизни не видел, чтобы человека так художественно разрезали от одного края до другого. Несчастного лорда зашили во Франции и на корабле отправили через Ла-Манш домой умирать.

Когда до Кристины дошли новости о «несчастном случае» с графом, она испытала стыдливое чувство облегчения. Ее лжи больше ничто не угрожало. Но с течением времени появилось иное ощущение. Ощущение потери. Кристине пришлось справляться с этим маленьким горем в одиночку. Ее дух ослабел. Она стала беспокойной, тревожилась, ее больше не радовали светские развлечения. Никто не имел ни малейшего понятия, что она носила своего рода траур, не собственно по графу, но по какой-то связи с ним, которую не могла определить. Она носила траур по себе. По чему-то смутному, неясному, что олицетворял для нее граф. И по роману со своей беззаботной жизнью, которая, как вдруг осознала Кристина, имела мало общего с реальностью.