Эмине Хелваджи - Дочь Роксоланы Страница 3

– И сколько же? – пряча усмешку в уголках губ, спросил Кара.

Дауд сказал.

– Хм… и впрямь дороговато. – Черный евнух вздохнул и махнул рукой. – Ладно, слушай. Пойдешь в квартал портных, там поищешь лавку безногого Али. Тебе укажут, если вежливо спросишь. Пусть он достанет тебе тюрбан. Он мне должен, я представил его дело нужному человеку.

– Благодарю, почтеннейший! Да пребудет с тобой благословение Аллаха!

Дауд поклонился, умело скрывая досаду. Теперь должником Кары становился не портной, а он сам, и все окружающие это прекрасно понимали. Но отвергнуть щедрый подарок, не рассорившись с набирающим влияние чернокожим евнухом, было невозможно.

Кара благожелательно кивнул и снова продолжил рассказ о попавшем в неприятности паше. В конце концов жена паши сходила к чернокнижнику-магрибцу[4], который продал ей зелье для похудения, и долгожданное зачатие наследника состоялось, а там и паша вошел во вкус… О противостоянии счастливого супруга и магрибца, пожелавшего в качестве оплаты старшего сына, Гюльбарге слушать уже не стал. Наверняка у колдуна найдется хорошенькая дочка или у супруги – умная сестричка. В общем, женщины помогут выкрутиться, как обычно.

Вот что интересно: многоуважаемый Кара рассказывает все это просто забавы ради или метит в какого-нибудь конкретного человечка? Припоминает в сказочной форме былые прегрешения, например… Сам Гюльбарге в старшие евнухи не лез, довольствовался своим местом и не жаждал иного, но жить в гареме, не разбираясь в бесконечной подковерной борьбе за власть и влияние, было так же невозможно, как взмыть в небеса без крыльев или взгромоздить на себя верблюда и целый день таскать его на закорках. Звезда Кары шла вверх, к зениту, и об этом знали все: друзья, враги… да просто все. В том числе…

Взгляд Гюльбарге метнулся к фонтану и дальше – туда, где мирно сидел, попивая кофе и изредка затягиваясь ароматным дымом, узкоглазый евнух, до сих пор не вступавший ни с кем в разговоры, да и вообще никак себя не проявлявший.

Наставник султанской дочери Михримах, почтеннейший Доку-ага. Тот, с кем хотели бы посоветоваться многие, да только вот он дает советы далеко не всем.

Нугами расслаблялся. Сознательно, неторопливо заставляя каждую мышцу своего тела отдохнуть, стать мягкой и безвольной, пропустить через себя жар, исходящий от нагретых камней дворика, энергию смеющихся людей… пусть они и не совсем полноценные люди – так ведь и он сам теперь не вполне мужчина, так что сойдет.

В этой стране он провел уже полтора десятка лет и все чаще думал о себе не как о Нугами, самурае и сыне самурая, а как о наставнике по имени Доку-ага, доверенном лице султанши Хюррем, примере для подражания будущим янычарам… Была в этом воля Аматэрасу[5] или здешнего Аллаха – он не знал. Прошлое приходило все реже, в горячечных снах, и сны эти Доку-ага не любил. Они означали, что его телом завладела какая-нибудь болезнь.

Таким, как он стал, он стал в бою, а значит, стыдиться нечего, но тогда, два с лишним десятка лет назад, стыд овладел всем его существом, смутив разум, заставив бросить все. Понял ли его даймё[6], принял ли его решение, Нугами не знал, как и не имел представления о судьбе своей семьи. Он бросил их всех, отправившись в скитания, отчаянно желая только одного – обрести себя. Это было. Это в прошлом, но было. Не стоит отрекаться от ошибок, которые совершил, ведь они делают тебя во сто крат мудрее.

Став ронином[7], он перепробовал многое. В основном охранял экспедиции в дальние страны. Искал лекарство, чудодейственное снадобье, заклинание или амулет, позволяющий вернуть утраченное. Конечно, не нашел. Разве кто-либо когда-либо сумел приставить назад руку или ногу? Так чем эта травма отличается от других? Жаль, что понимание пришло слишком поздно, но хорошо, что вообще пришло. Можно жить и уважать себя, прозревшего после нескольких лет душевной слепоты.

К берегам Чосон Нугами привели в равной степени глупость и жадность. Он знал про вако, безжалостных пиратов, грабящих торговые корабли в этих местах. Знал также, что в основном они – его соплеменники, бывшие самураи, как и он сам, а потому надеялся договориться с ними. Может, и договорился бы, но вместо вако корабль на подходе к Чосону подстерегала другая напасть – шторм.

Сколько их носило по волнам, Нугами толком не помнил. Помнил лишь, как дрались за воду и он лично сбросил за борт троих озверевших матросов. А потом, несколькими днями спустя, он лежал на палубе, глядя в небо, не в силах поднять руку и взяться за катану, а над ним спорили и что-то пытались доказать друг другу смуглые малайцы. С этими пиратами договориться Нугами никак бы не сумел. Он и не пытался.

Так потомок гордого самурайского рода стал пленником.

Здесь, в султанате, на все превратности судьбы принято говорить «кисмет». Злой рок или добрый – неважно, это твоя доля, так начертал Аллах, смирись и прими его выбор с достоинством. Что бы ни случилось, молись и доверяй Аллаху, тогда получишь награду в загробной жизни. Смирись.

Тогда молодой Нугами смиряться не умел.

Его научили.

Из пиратов вышли великолепные наставники для гордеца, жаждавшего свести наконец счеты с жизнью. Но самоубийство – непозволительная роскошь для раба, и малайцы обладали бесчисленными способами доказать это слишком строптивым пленникам.

Забудь о гордости. Забудь о чести. О достоинстве, вере в себя и еще сотне слов, когда-то значивших слишком много, а теперь бессмысленных и пустых.

О днях, проведенных в плену, нынешний Доку-ага вспоминать не любил. Хотя науку усвоил. Но остатки самурайской гордости, выпестованной с рождения, протестовали каждый раз, когда в памяти всплывали те «уроки».

Новый хозяин специфические навыки раба заприметил сразу же. Освобождать от цепей не спешил, искал общий язык. А когда пленник худо-бедно заговорил по-персидски, предложил особые условия. Нугами согласился – и стал охранником караванов. Вскоре он уже ориентировался в обычаях арабов, как в родной чайной церемонии. А дальше был Истанбул, где за воина-евнуха из далеких земель купцу предложили слишком хорошую цену…

И была Хюррем. Женщина, которой можно было служить. Которой стоило служить. Ронин вновь обрел господина, пускай даже это оказалась госпожа. Император здешних мест, называемый султаном, выбрал достойную супругу. Но, как и на родине, императорский дворец представлял перепутавшийся клубок змей, и женщине, которой Нугами принес присягу, требовалась помощь.

Что ж, мир изменился, как изменился и сам Нугами. Но, изменившись, мир снова стал правильным. И это было хорошо.