Джоан Смит - Призраки прошлого Страница 3

– Что?! Ты пригласила этого старого шарлатана, которому кажется, что он умеет беседовать с призраками? – воскликнул лорд Мертон, не скрывая отвращения.

– Он не шарлатан, Джон, – ответила спокойно леди Мертон. – Напротив. Леди Монтегью отлично отзывается о его способностях.

– Леди Монтегью – старая склеротичка, ей нечего делать, так она вообразила, что видит призраков.

– Всем хорошо известно, что в Болье обитает призрак темнокожего монаха. Все видели его.

– Я его не видел, хотя бывал там десятки раз, – не унимался Мертон.

– Ты никогда ничего не замечаешь, – раздраженно ответила мать.

– Клянусь всеми святыми! Охотник за призраками! Этого еще не хватало! Вот уж будет потеха! Наконец-то мы взглянем на Нэгга, – воскликнул виконт Уинтон. Затем, вспомнив о своей роли, он обратился к Мертону с сардонической гримасой. – Не упусти случай, Джон. «Есть такие чудеса на свете, что… что…» – он замолчал: Шекспира Льюис знал гораздо хуже, чем Байрона.

– Осел! – вспылил Мертон. – И, ради Бога, сними с шеи эту идиотскую тряпку, ты похож на тренера с ипподрома.

Сыновья мало походили на мать. Леди – маленькая, некогда красивая блондинка – со временем увяла и превратилась в капризную раздражительную даму. Они же оба были высокие и темноволосые. Льюис был интереснее брата. В девятнадцать его наиболее яркой чертой были ясные большие голубые глаза, горевшие неземным светом и часто принимавшие мечтательное выражение. При взгляде на старшего можно было легко представить, как он будет выглядеть лет через десять, когда юношеская округлость лица уступит место твердой линии подбородка и более прямому очертанию носа и, когда, возможно, он сочтет нужным избегать лишней пестроты в одежде. Голубой в белых горох шелковый платок, небрежно повязанный вокруг шеи, никак не гармонировал с красным в золотую полоску жилетом. Короткому до талии сюртуку дорогого сукна придавали нелепый вид огромные медные пуговицы величиной с блюдце. Только молодость и гармоничное телосложение не давали ему выглядеть законченным шутом.

Никому никогда в голову не приходило упрекать Мертона в излишней погоне за модой. Если его мать что-то и не устраивало, так это то, что он проявлял слишком мало интереса к моде. Он решительно отверг новую модную стрижку под Брута[7], которая так шла Льюису, и зачесывал волосы назад; пользовался услугами лучших портных и заказывал сюртуки из лучшего сукна, но отвергал модную линию покроя. Мать также предпочла бы, чтобы светский сезон сын проводил в Лондоне в развлечениях и встречах с друзьями, вместо того, чтобы сидеть в деревне в Кифер Холле и заниматься своими угодьями в несколько тысяч акров. Лорд Мертон любил выезжать в Лондон в середине зимы, когда светская жизнь замирала, и столица ничего хорошего не сулила, кроме бесед со скучными политиками. Льюис тоже предпочел бы отправиться в Лондон на лето, но так как ожидался приезд знаменитого спирита, он решил, что это придаст определенный шарм жизни в имении и лето не будет полностью потеряно.

– Мне показалось, что кто-то опять прошел в холле. Тебя не беспокоят эти шаги, мама? – спросил Мертон. У Нэгга была досадная привычка шагать по Оружейной комнате и греметь оружием, что доставляло массу беспокойства обитателям особняка.

– Почему меня это должно беспокоить? – отрезала она. – Это происходит постоянно, сколько я себя помню в этом доме.

– Пол неровный. Надо заняться им. Если не Нэгг, то что заставило тебя пригласить этого Вейнрайта?

– Я тебе уже три раза говорила, Джон, что призрак повадился ходить в мою спальню. Уже месяц я не сплю ночами.

– Могу заверить, мама, что на самом деле беда совсем в другом: у нас очень старый дом, где все скрипит и скрежещет, и ветер воет в трубах.

– Да нет же, совсем не это! Кто-то подходит к окну ночью.

– Задерни портьеры, – сказал он твердо.

– Я их задергиваю, а она их открывает. И она… она иногда выходит из платяного шкафа, – в голосе леди Мертон звучало крайнее волнение.

Джон еле удержался, чтобы не сказать «помешалась, как заяц в марте». Последнее время мать стала, особенно мнительна и легко уязвима. Она сменила общество портнихи на постоянную компаньонку – мисс Монтис, которая раньше убирала комнаты наверху. Это говорило о том, что госпожа либо переживает приступ одиночества, либо чем-то очень напугана. Она стала также часто встречаться с Сент Джоном, местным священником. Несомненно что-то ее очень беспокоило. Конечно, надвигалась старость. Если уж ей захотелось пригласить спирита, пусть – большого вреда от этого не будет. Он, Мертон, намекнет ему, чтобы справился с призраком побыстрее, заплатит десять гиней, и дело с концом.

– Когда он явится? – спросил он. Сегодня к ночи, часов в одиннадцать.

– Одиннадцать?! Чертовски невежливо являться в гости в это время.

– Тебе необязательно их встречать, Джон. Я приму мистера Вейнрайта и его дочь, позабочусь, чтобы их хорошо устроили.

– Господи! Он путешествует со всем семейством? – удивился Джон.

– Только с дочерью.

– С дочерью? – заинтересовался Льюис

– Мисс Вейнрайт помогает ему в работе – ведет записи его находок, – объяснила леди Мертон.

– А затем папаша прописывает их в журналах на потеху публике, – проворчал Мертон, заранее не одобряя, что весь мир узнает о глупости его матери.

– Хорошенькая? – спросил Льюис.

– Леди Монтегью говорила, что она доброе создание.

Джентльмены обменялись многозначительным взглядом. Мертон перевел: «Уродина. Некрасивых девушек всегда называют добрыми созданиями».

В теории любая леди, хотя бы немного не дотягивающая до совершенства, не представляла интереса для Льюиса. На практике он был гораздо менее требователен.

– Жаль, – заметил он. – Сколько ей лет? Мертон предостерегающе посмотрел на него и покачал головой.

– Не собираешься же ты волочиться за каждой босячкой? Этого нам только не хватало – чтобы ты опозорил нашу семью из-за дочери какого-то шарлатана!

– К черту, Джон, ты несправедлив. Я питаю к этому делу чисто литературный интерес. Вспомни, какой бешеный успех имел Кольридж[8] с его призраком, явившимся в качестве гостя на свадьбу.

– О чем он говорит, тысяча чертей? – обратился Мертон к матери.

– О, это что-то о птице, кажется, альбатросе, и море. Подумай, как странно: кругом вода, а матросы умирают от жажды.

– Оба невежды, – пробурчал Льюис; его раздражала неосведомленность в литературе его семьи. – Ничего вы не понимаете. Это аллегория – о грехе и искуплении и очищении души. Альбатрос – символ. Интересно, предания о Нэгге – тоже аллегория? Надо будет поинтересоваться у мистера Вейнрайта. Мне кажется, что Нэгг…