Анри де Ренье - Страх любви Страница 30

Когда Марсель Ренодье остался один, тишина удивила его: она заполняла все палаццо, словно населяла его своим невидимым присутствием. Молодой человек испытывал странное впечатление, как будто он достиг крайних пределов света, равно как и пределов самого себя. Он медленно подошел к окну. Звезды сверкали на чистом небе. Марсель не мог удержаться от желания на минуту открыть окно. Ему хотелось услышать какой-нибудь иной звук, помимо глухого биения своего сердца. Его комната выходила в сад. Снова донесся до него пресный и вялый запах, но на этот раз смешанный с ароматом цветов и листьев. За стеной раздался стук каблуков по ночным плитам, потом наступила тишина, полная, абсолютная и, казалось, бесконечная, в которой он почувствовал, как его мысль умерла от усталости и сонливости, овладевших им.

V

Устав опираться на левый локоть, Марсель Ренодье повернулся на песке, где лежал. Песок был мягкий, теплый, сероватый. На берегу равномерные волны, посылаемые приливом, всякий раз одинаковые, длинные, бирюзовые, разбивались с шумом; на гладкой поверхности моря волна медленно вырастала, затем загибалась, прозрачная и нежно окаймленная пеной, прежде чем броситься на песок, где она расстилалась струистой скатертью, меж тем как ее громкий гул переходил в какой-то влажный шелест.

Марсель созерцал однообразную игру волн. Внезапно на горизонте обрисовалась фигура. То был мальчик лет десяти, одетый в лохмотья, с непокрытой головой и босыми ногами, тонкими и загорелыми. Лицо маленького человечка не было красиво, но глаза у него были живые и зубы — белые. Он смеялся и предлагал содержимое своей корзины: раковины, водоросли и крошечных морских коньков, высохших и покоробленных…

Марсель сделал знак, что не намерен ничего покупать, но продавец уже сунул ему в руку пригоршню желтых раковин, похожих на золотые ногти, хрупких, легких, ломких, и двух-трех морских коньков с жесткими, иглистыми остовами. Марсель взглянул на них. Они были не тяжелее сухих листьев. Венецианское искусство в стеклянных своих изделиях часто подражало их изящному конскому строению, и в ручках чаш и кубков воспроизводило изгибы их надменных морских фигур. На гондолах изображения коньков, сделанные из меди, служат для поддержки черных шнуров, помогающих подниматься с покатых подушек. Коньки — один из постоянных мотивов венецианской орнаментики, и их скорченные мумии предлагают иностранцам как память о их путешествии.

Позвякивание раковин, встряхиваемых в корзине, вывело Марселя из его задумчивости. Стоя перед ним, маленький продавец ждал. Он продолжал смеяться. У Марселя не было монеты меньше лиры; он протянул ее ребенку; тот поспешно схватил ее, подобрал свою корзину и скрылся. Марсель видел, как издали он подсматривал за ним; заметив, что за ним следят, и опасаясь, вероятно, того, что forestiere[25] может одуматься, он пустился бежать и исчез за одним из выступов берега.

Марсель Ренодье вздохнул. Этот загорелый бродяжка, без сомнения, не задавал себе вопроса о том, стоит ли жить, зачем созданы люди и есть ли в жизни цель! Для него ничего не существовало, кроме настоящей минуты. Для него не было другого места, кроме того места, где он родился. Внезапно Марсель Ренодье ощутил мучительное чувство тоски по родине. Зачем покинул он Париж? Еще более угнетенный и усталый за последние дни, он спал плохо, а по вечерам у него были горячие руки. Бютелэ заставлял его глотать хинин и советовал возвращаться домой до захода солнца.

Он бросил крошечные желтые раковинки, которые рассыпались вокруг него по песку. В руке его морские коньки изгибались причудливо, с их видом морских призраков. Они казались какими-то зловещими символами… Уж не становится ли он суеверным? Он подметил смешные знаки от дурного глаза, которыми тайком обменивались Аннина и Беттина при его появлении. Он пожал плечами и с трудом поднялся. Обычно соленый ветерок Лидо подкреплял его. Он любил этот пляж, пока еще пустынный, Но где вскоре казино должно было открыться. Гостиницы наполнятся народом.

Он шел, сгорбившись и медленно. Рыхлый песок оседал под его ногами. Он торопился достигнуть твердой земли. Он рассчитывал сесть в трамвай, который идет к пристани. Когда он достиг остановки, вагон только что отошел. Он спрашивал себя, ждать ли ему следующего или пойти пешком; сборище людей привлекло его внимание.

Дети, женщины, кучер, слезший с козел, два монаха в странных шляпах из фетра с длинным ворсом, цвета жженого сахара, окружали фигляра. Человек заставлял танцевать обезьяну, сидевшую на чем-то вроде насеста. Кривляющееся животное было одето в красный балахон и штаны зеленоватого бархата; его сморщенное лицо казалось маскою, из-под которой виднелись почти человеческие глаза, печальные и недоверчивые. Ее расхлябанная важность веселила зрителей. В первом ряду вытягивался на цыпочках продавец раковин, со своей влажной корзиной на руке. Оба монаха перешептывались. Кучер жестом указал Марселю на свою свободную коляску.

Марсель почувствовал себя лучше: мысль пройтись пешком не была ему неприятна. В конце аллеи он снова выйдет к лагуне на пристань. Vaporetto[26] отвезет его в Венецию. Он любил эти возвращения в город, в роскошном и благородном освещении заходящего солнца. С тех пор как он жил в Венеции, он более чем когда-либо наслаждался красотою окружающего. Ежедневное влияние Бютелэ, несомненно, содействовало пробуждению в нем чувства живописного. Он вообще замечал, что общество художника было для него благотворно. Он был менее несчастлив с тех пор, как жил в палаццо Альдрамин. Разумеется, взгляд его на жизнь не изменился. Что жизнь дурна и тщетна — эта уверенность была в нем тверда и непоколебима; он считал, что достаточно проверил на своем жизненном опыте эту истину, чтобы быть в ней лично убежденным, но это пессимистическое воззрение словно оцепенело, заснуло в нем. Если оно запрещало ему обольщаться надеждами, то все же позволяло ему мирно погружаться в какое-то пассивное, бездейственное отречение. Чтобы дойти до этого состояния, ему пришлось страдать, рвать узы, связывающие нас с жаждою счастья, но теперь разрыв стал окончательным…

Меж тем vaporetto, на котором он ехал, приближался к стрелке Джардино. Великолепная Венеция вставала из вод, позлащенных солнцем, и медленно вырастала на светлом небе, словно еще слабая и влажная от своего погружения в морскую стихию. Марсель Ренодье смотрел. Направо, вблизи, деревья сада сливали в массы свою зелень. Налево церковь Джорджо Маджоре круглила свой купол и высила свою красную колокольню. Прямо против него расстилался город, в уровень с водою. Розовая стена Дворца дожей казалась шелковой дымкой. Две порфировые колонны Пьяцетты[27] поднимались внезапным и уверенным взмахом. Далее фасады домов наклонялись у входа в Большой канал, а в воздухе золотая статуя Фортуны на башне Догана ди Маре[28] блестела, крылатая и переменчивая, и так сверкала, словно сейчас должна была запылать.