Виктория Холт - Шестая жена Страница 30

Главным грехом Катарины в глазах короля было ее бесплодие. Прошел год их совместной жизни, а не было не только ребенка, но и никаких признаков, что он будет. «Но ведь другие, — говорил он себе, — были беременны от меня! Первая Катарина была в тягости семь раз, Анна Болейн — четыре, Джейн — два и Екатерина Ховард — один».

Криво усмехнувшись, он вспомнил, что не дал Анне Клевской возможности понести от него. Но у Катарины Парр было сколько угодно таких возможностей — и ничего!

Неужели Бог не одобряет его шестой брак?

Когда король начинал думать, что Бог не одобряет его жену, это означало, что он собрался искать новую. И ничто не могло яснее продемонстрировать его намерения всему двору, чем эта история с портретом.

Здоровье короля улучшилось; ему недавно пустили кровь, и язвы на ноге заживали, он ходил теперь гораздо больше, чем раньше. Казалось, к нему вернулись молодые силы, и он приметил одну красавицу из числа фрейлин королевы.

В его глазах появилось злорадство, когда он обдумывал, каким будет его портрет. Ему пришло в голову, что Катарина, его жена, чересчур умна и бойка на язычок, а он не любил слишком умных женщин. Эта мысль заставила его вспомнить о малышке Екатерине Ховард, и он снова ощутил горечь утраты. Послы и посланники из других стран, похоже, находили удовольствие в беседе с нынешней королевой, и это ей очень нравилось. Король решил, что она слишком возомнила о себе. Ей надо показать, что они воздают ей почести только потому, что она его королева, а вовсе не потому, что восхищены ее умом. Он хотел показать ей, что, подняв ее на вершину власти, он легко может низринуть ее в ничтожество.

Он платил этому парню Гольбейну тридцать фунтов в год. Пусть отрабатывает свои денежки.

Король послал за художником. Он испытывали слабость к тем, кто превосходил его в искусствах. Король часто заявлял, что если бы он не был обременен государственными делами, то посвятил бы себя сочинению стихов или музыки. Господин Гольбейн, приглашенный ко двору сэром Томасом Мором, написал несколько замечательных картин. Среди них были две аллегорические, очень красивые, украшавшие теперь стены салона в Уайтхолле; помимо этого он написал много портретов членов королевской семьи и английской аристократии.

Король, однако, не всегда был доволен господином Гольбейном. Он помнил, как художник ввел его в заблуждение, изобразив его четвертую жену, Анну Клевскую, писаной красавицей. И всякий раз, когда король встречал живописца, он вспоминал о том шоке, который испытал, явившись с прекрасными соболями в качестве подарка встречать оригинал этой картины. Бог ты мой, какой ужас обуял его, когда он увидел побитое оспой лицо, разительно отличающееся от того, которое изобразил Гольбейн!

Более того, с этим человеком были связаны и другие воспоминания. Король впервые увидел его в доме Мора в Челси, и художник напоминал ему о Море, великом человеке — величайшем государственном муже того времени, как его называли, — любящем муже и отце, обожавшем шутить со своими сыновьями и дочерьми, который старался избегать выгод своей должности, поскольку не мог принять их, не поступившись своей честью. Король не мог забыть, как дочь Мора ночью сняла голову отца с кола на Лондонском мосту и как быстро люди объявили Мора святым.

«Тоже мне святой! — со злостью подумал Генрих. — Стоит только человеку лишиться головы, как его тут же объявляют святым!»

Люди не знали, как обрадовался Мор, узнав, что еретиков будут сжигать на Смитфилдской площади.

Король любил вспоминать об этом. Мор был отнюдь не мягким, безупречным человеком. Да, он сложил голову за свои убеждения, но не следует забывать и о кострах на Смитфилдской площади. И всякий раз, когда король чувствовал запах дыма и слышал потрескивание дров в костре, он вспоминал Томаса Мора... святого Томаса Мора.

Король был мудр и понимал, что эти мысли приходят к нему потому, что он стареет. Он был всемогущ на земле, но невидимые силы не подчинялись его воле; время от времени, когда боль становилась невыносимой и горячая кровь пульсировала в его жилах, он думал, что конец его близок, и тогда усиливались его страхи и неуверенность в своем будущем, и он утешался, вспоминая грехи других людей.

— Господин Гольбейн, — прорычал король, — я хорошо плачу вам и желаю, чтобы вы отработали ваши деньги. Мы хотим, чтобы вы написали наш портрет. Мы хотим, чтобы вы создали картину, превосходящую по замыслу и размерам все, что было написано вами до этого. Да, мы желаем иметь картину, на которой были бы изображены все члены нашей семьи — мой сын, мои дочери и... моя королева. Работу над ней начнете завтра. Ганс Гольбейн поклонился.

— Ничто, — заявил он, — не доставит мне большего удовольствия, и завтра я с радостью примусь за работу.

А позже фрейлина при королевской спальне, на которую король положил глаз, спела ему песню, очаровавшую его.

«Крепкая на вид девица, — подумал он, — все при ней — здоровье и красота. Девица, созданная для того, чтобы рожать сыновей».

Оставшись ночью наедине с королевой, он сказал:

— Удивительно, что Бог отказывает мне в сыне, — и сопроводил эти слова взглядом, которого Катарина боялась больше всего на свете.

На следующий день, когда Ганс Гольбейн явился во дворец, он увидел, что Генрих всячески демонстрирует домочадцам свое пренебрежение. Его сын и дочери стояли перед ним — он с неприязнью посмотрел на дочерей, а сына окинул взглядом, полным тревоги.

Здоровье короля улучшилось — нога почти не болела. Перед тем как явиться сюда, он внимательно изучил свое отражение в зеркале. Перед ним предстала величественная фигура в алом с золотом камзоле, перехваченном в талии белым атласным поясом; полы камзола были расшиты золотом, шею облегал воротник, украшенный жемчугами и рубинами, далматика была оторочена мехом и расшита такими же жемчугами, как и воротник. Сильнее обычного он сиял драгоценностями и, если не слишком присматриваться, вполне мог сойти за молодого.

— Мой Бог! — сказал он своему отображению. — Я чувствую, что проживу еще долго в полном здравии. И зачем я снова связался с женщиной, которая не может родить мне сыновей?

Король посмотрел на королеву, отметив про себя покорное выражение ее лица и мягкий рот. Ему не нужны были мягкость и покорность — все это подавай больным старикам; но, когда мужчина чувствует себя полным сил и верит, что проклятая язва на его ноге когда-нибудь заживет, у него нет желания терять время с бесплодной сиделкой. Он хотел пылкой страсти и детей.

Принц выглядел очень бледным, алый бархатный берет, украшенный перьями и драгоценными камнями, только подчеркивал эту бледность; красный костюм из камки совсем не шел ему, и, хотя он был искусно подбит ватой, все равно худоба и тщедушность мальчика сразу бросались в глаза.