Эльза Вернер - Мираж Страница 31

Вдруг к ней обратился Рейнгард с каким-то пустячным вопросом. При звуке его голоса Зинаида слегка вздрогнула, ее лицо порозовело, взгляд оживился, исчезла рассеянность, и на губах заиграла улыбка, делавшая ее прямо-таки очаровательной. Марвуд угрюмо сдвинул брови; ему были знакомы эти признаки; он не раз замечал их, и каждый раз они возбуждали в нем бешеную ревность.

За пальмами на противоположном берегу Нила заходило солнце, и земля, и небо представляли чарующую игру красок, которой обычно сопровождается закат в Египте.

— Странный сочельник! — сказал Рейнгард, засмотревшийся на эту картину. — Год тому назад мне и не снилось, что я буду проводить этот день здесь, на Ниле.

— Но родина посылает вам привет и сюда, — с улыбкой заметила Зинаида. — Наша елка из немецких Альп.

Эрвальд обернулся и посмотрел на сверкавшее огнями деревце.

— Бедная елка! Какой она кажется чужой в знойной Африке среди пальм и тропических растений! Она как будто тоскует по родному льду и снегу.

— Этого мы, конечно, не можем ей доставить, — шутливо заметила молодая девушка. — Но мне почти кажется, что и вы тоскуете по льду и снегу, а между тем у нас Рождество гораздо лучше, чем на холодном севере с его бурями и метелями. При одной мысли о них мне уже становится холодно.

— Потому что вы их не знаете. То, что вы празднуете под этим пламенным небом, вовсе не Рождество; это — просто праздник, такой же, как все другие. В наших горах Рождество приходит с трескучим морозом, со звездным небом, с ярким лунным сиянием; везде ослепительный снег — и на горах, и в долинах на темных елях; весь мир застыл и обледенел, напоминая сверкающее заколдованное царство. Но в полночь чары рушатся, над горами и долинами проносится звон колоколов; самая дальняя церковка, самая крошечная часовенка возвышает свой голос, приветствуя святую ночь, и в чащах угрюмых, занесенных снегом, лесов просыпаются волшебные святочные духи, которыми полно наше детство с его сказками и легендами. Это надо пережить, чтобы любить.

Зинаида не отрывала глаз от лица Эрвальда; его образная, страстная речь находила отклик в ее душе. Лорду Марвуду пришлось лишний раз убедиться, что он не существует для нее, когда возле нее другой. И все-таки он не двигался с места. К счастью, к Эрвальду обратился профессор, что заставило его отойти, так что поле битвы осталось за Марвудом. Маленькая Эльза подбежала с веткой, которую отломил ей от елки Зоннек, и спросила:

— Тетя Зинаида, я хочу показать ее Гассану; можно?

— Можно, Эльза! Пойдем вместе!

Зинаида быстро встала, взяла девочку за руку и, слегка кивнув в сторону Марвуда, вышла на террасу, а затем спустилась в сад. Марвуд закусил губу, и в его тусклых глазах, которыми он проводил ее, появилось выражение угрозы.

В конце сада под большой, темной сикоморой стояла скамейка. Зинаида села и, обвив руками свою маленькую любимицу, дала волю накипевшим слезам. Она сильно рассчитывала на этот переезд в Луксор, где можно было видеться с Рейнгардом чаще и непринужденнее, чем в городе, а Эрвальд был здесь так далек от нее как никогда! За все время он был у них всего три раза. Неужели он не решался просить руки богатой наследницы? Или же она ошиблась тогда, когда он таким мягким голосом спрашивал ее: «Можно мне прийти к вам?» Теперь разлука была уже совсем близка, а он молчал.

Девочка старалась утешить свою молоденькую покровительницу, к которой успела нежно привязаться. Она ластилась к ней, просила перестать плакать и все спрашивала, отчего тетя плачет.

Зинаида прижала к себе малютку и, не помня себя от горя, прошептала:

— Разве ты не знаешь, Эльза? Он уезжает и, может быть, никогда не вернется!

Крошка Эльза была умным ребенком. Она знала, кто уезжает, и знала, что под словом «он» подразумевается не дядя Зоннек; но короткое перемирие, которое она заключила со своим неприятелем в тот странный полуденный час, уже давно было забыто; поэтому она упрямо откинула голову назад и решительно сказала:

— Пусть уезжает, тетя! Не стоит плакать по нем. Я терпеть его не могу.

Послышались шаги. Зинаида испуганно подняла голову, но не успела вытереть слезы. Перед ней стоял Эрвальд. Он хотел подойти, но, увидев ее лицо, растерянно остановился.

— Извините… я помешал?

Девушка быстро овладела собой. Она встала, не выпуская ребенка из рук, и попыталась улыбнуться.

— Нет. Я плакала оттого, что мне жаль расставаться с моей маленькой любимицей. Мне хотелось бы оставить ее у себя. Она на днях уезжает.

Рейнгард знал, что не разлука с ребенком была причиной ее слез, но сделал вид, что верит ее объяснению. Они заговорили о другом, но ни он, ни она не могли попасть в обычный тон; у обоих на сердце были вовсе не те равнодушные фразы, которые произносил их язык, и разговор постоянно прерывался паузами.

Яркое зарево заката побледнело, только на горизонте оставалась пурпурная полоса, отражавшаяся в водах Нила. По противоположному берегу медленно шел караван верблюдов; на переднем сидел бедуин в белой развевающейся одежде; другие были высоко нагружены тюками. Они рисовались на вечернем небе резкими, темными силуэтами. По Нилу плыла местная барка — дагабия; ветер слегка надувал парус, весла мерно подымались и опускались. В тиши вечера звучала песня гребцов, однообразная, тоскливая мелодия, может быть, уже тысячу лет назад раздававшаяся над водами древней священной реки.

— Я пришел проститься, — проговорил Рейнгард после долгого молчания.

Зинаида побледнела.

— Уже?

— Завтра я приду с официальным прощальным визитом вместе с Зоннеком, но тогда я увижу вас в присутствии вашего отца и лорда Марвуда, а мне хотелось видеть вас одну.

Зинаида не отвечала; кровь бурно прилила к ее сердцу. Может быть, он хоть теперь скажет решительное слово!

— В последнее время я избегал вашего дома. Я знаю, вы ставили мне это в упрек.

— По крайней мере, я не могла объяснить себе это. Почему вы не приходили?

— Потому что не в силах быть нежеланным гостем.

— Нежеланным гостем?.. для меня?

— Не для вас, а для вашего отца.

— Он оскорбил вас? — со страхом спросила Зинаида.

— Нет! Ведь в таком случае я не был бы здесь. Ваш батюшка очень вежлив со мной… прежде он был приветлив.

Зинаида молчала. Она тоже заметила недоброжелательность отца к Эрвальду и давно знала его планы относительно Марвуда, но не придавала этому особенного значения, хотя и приготовилась к мысли, что ей придется бороться за свою любовь; она знала, что отец любит ее больше всего на свете и, в конце концов, уступит.

Эльзе надоел их разговор с длинными паузами; она взяла свою ветку и сказала: