Анна Голон - Анжелика Маркиза Ангелов Страница 31

Предполагая, что она будет занята всю ночь, Анжелика задумалась над тем, как устроить так, чтобы уйти из дома и не разбудить Ортанс. Ведь если та проснется, она поднимет на ноги весь замок. Мелюзина, разгадавшая ход ее мыслей, засмеялась, затем с довольным видом покачала головой.

— Это хорошо, ты смелая… И готова на все, чтобы помочь ближнему!

Когда на следующий день Анжелика возвратилась, оранжевое солнце уже спускалось к горизонту. Она уловила слабый серный запах, разлитый внутри грота.

Колдовское бормотание слетало с полузакрытых губ Мелюзины.

Она сделала девочке знак опуститься на колени, как и она сама, подле лежащего человека. Анжелика знала, какова была ее роль. Не первый раз ей приходилось касаться больного, чтобы снимать боль, но в этот раз ей нужно было также удерживать голову в неподвижности. Для того чтобы быть уверенной в том, что она не будет ни шевелиться, ни дрожать, Анжелика решила, несмотря на жгучее любопытство, не отвлекаться на наблюдение за операцией, которую собиралась выполнить знахарка, и сосредоточить свое внимание в одной точке на стене перед нею. Тем не менее она по-прежнему осознавала движения рук Мелюзины, лежащих на повязке. Они как будто поддерживали странное, почти беззвучное бормотание, модулируемое вибрацией губ находящейся в трансе женщины. Временами даже казалось, как будто это пение доносилось откуда-то из другого места, снаружи.

Звуки стали затихать. Голова, которую удерживала Анжелика, вдруг показалась ей легче.

— Смотри!

То, что она увидела на снятой белой повязке, было не столько крабом, сколько огромным черным пауком с безобразной мордой, красной в центре и с черными разводами по краям.

Голова Мелюзины оставалась склоненной, она созерцала открывшуюся ей картину с напряженным вниманием.

— Все закончилось, — прошептала она наконец. — Он поправится.

В тот же вечер Анжелика еще помогла колдунье наложить повязки на распухшую щеку больного. Бальзамические запахи были сильны. Удушающие испарения пропитали жилище, и без сомнения, выходя наружу через дымоход камина и протянувшись над песчаной равниной, вызывали ужас у всех, кто проходил мимо.

Огонь в очаге Мелюзины один за другим поглощал белье, повязки… Анжелика забыла о времени. Именно Мелюзина напомнила ей, что на дворе была уже ночь.

К счастью, не в первый раз Анжелике приходилось поздно возвращаться со своих эскапад, и кормилица Фантина всегда оставляла для нее в печи теплый суп. Анжелика приходила к Мелюзине еще два дня, помогая делать перевязки и готовить снадобья. Человек всегда был неподвижен, находясь в своей летаргии, как в далекой стране.

Однажды, придя к Мелюзине, она не увидела его на привычном месте. Исцеленный, незнакомец снова отправился в путь.

— Кто это был? — опять спросила Анжелика.

— Бродяга, несчастный перекати-поле… Мало-помалу, люди стали его избегать, его принимали за прокаженного, в него бросали бы камни…

Колдунья посмотрела на Анжелику с нежным участием, как на сообщницу.

— Мы сохранили ему жизнь, — сказала она.

Следуя своей привычке, Фантина Лозье, купив у бродячего овернского торговца немного воска и несколько лент, могла рассказать господину барону о наиболее важных новостях, касающихся жизни Французского Королевства.

Слушая кормилицу, никто не мог поверить, что простой торговец мог сообщить ей столько важной информации. Все это приписывали ее воображению, но на самом деле это была прозорливость. Чтобы уловить суть происходящего, кормилице было вполне достаточно одного слова, нечаянно слетевшего с чьего-то длинного языка, неожиданно дерзкого ответа попрошайки, взволнованного лица рыночного торговца.

Барон де Сансе протестовал.

— Фантина, нельзя ли хотя бы год пожить без ваших навязчивых идей о катастрофах?..

Кормилица защищалась.

Ведь на этот раз господин барон мог заметить, что она не предсказала нападения на их земли разбойников.

И действительно, они не напали.

Напротив, на этот раз, по словам бродячего торговца, приближались хорошие времена.

Покидая Париж, оставляя за собой мятежный парламент, господин кардинал Джулио де Мазарини отправлялся за Рейн, в землю под названием Вестфалия, чтобы подписать там договор об окончании Тридцатилетней войны.

На чердаке замка старый Лютцен начистил до блеска свою каску, снял ржавчину с железной алебарды.

У всех войн безобразные обличья.

Но та, которая должна была вот-вот закончиться, и которая была спутницей всего его существования, была самой ужасной из всех Гарпий. Лютцен готов был это засвидетельствовать. Как на всех войнах, и в этой были проблески света.

Таким светом была сверкнувшая в мареве сражения белокурая шевелюра заблудившегося Северного короля.

День битвы на поле возле Лютцена, где-то в Саксонии, выдался туманным. На своем огромном, тяжелом коне появился король Швеции, Густав-Адольф. Это был настоящий великан. В своих воспоминаниях Гийом всегда видел, как короля хватали руками, крюками, кололи пиками, и как тяжело падал он среди своих врагов, одним из которых был и он, Гийом, немецкий наемник императорских армий. В тот же день, несмотря на то что Северный король был захвачен и убит, германские армии потерпели поражение под Лютценом.

Как бы там ни было, но толстяк Густав-Адольф остался в истории как достойный стратег и великий завоеватель. И никто и никогда не смог бы забыть ужасных солдафонов, составлявших его армию. Вплоть до Лотарингии, пограничной территории между Германской империей и Францией, можно было увидеть, как гигантские силуэты вояк рыскали вокруг, оставляя после себя сожженные до основания деревни, замученных крестьян, женщин со вспоротыми животами, детей, проколотых насквозь. Шведы умели так же хорошо держать в руках длинную пику, как и швейцарцы.

Гийом-ландскнехт под командованием великого генерала, барона Франсуа де Мерси, на службе курфюрста Баварского, сражался против них. Лицом к лицу с другими великими французскими генералами — господином де Тюренном и герцогом Энгиенским, который у Рокруа впервые заставил обратиться в бегство испанские Терции[40].

Нёрдлинген![41]

Еще одно поражение. Это часть профессии. Но тот солдат, который храбро сражался и остался живым, мог считать себя победителем.

Но на следующий день барон Мерси умер от ран.

Инстинкт самосохранения заставил наемников покинуть поля сражений и идти через поглощенную войной Европу на запад, к краю света, к зыбкому морю, к неведомому океану.