Колин Маккалоу - Независимость мисс Мэри Беннет Страница 31

От Стэмфорда до Грэнтема она оказалась втиснутой между двумя старыми эгоистичными джентльменами и напротив двоих детей, разделявших одно сиденье. Поскольку оба были мальчиками и отнюдь не в возрасте для путешествий в почтовых каретах, они довели свою мать почти до безумия, а остальных пассажиров почти до убийства. Только звучный удар по ляжкам трости одного из старых джентльменов спас четырех человек от петли палача, хотя мать тут же сообщила ему, что он — бессердечный зверь.

В Грэнтеме находилась почтовая станция, примыкавшая к большому зданию почты. Здесь был центр паутины почтовых маршрутов. Город оседлал Великий Северный тракт, протянувшийся до Йорка и далее до Эдинбурга. Беда была лишь в том, узнала Мэри, что дороги восток — запад не имели того значения, как север — юг. Карета на Ноттингем ожидалась только послезавтра, и Мэри оказалась перед дилеммой провести день безделья в приличной гостинице этого делового города или же экономно? Сурово подавив вопль совести, она остановила выбор на элегантном здании почты у станции, сняла комнату подальше от шумного двора и заказала поднос с ужином. Обеднев на целых две кроны, Мэри все-таки не почувствовала себя виноватой. Нет уж, после этих ужасных мальчишек и их глупой матери. И кто бы мог вообразить, что столько старых джентльменов с внушительными животами разъезжают на длинные расстояния в почтовых каретах?

Целая ночь крепкого сна без сновидений заметно поспособствовала улучшению ее настроения и избавлению от мигрени. Она позвонила, чтобы ей принесли горячей воды и поднос с кофе и булочками, а затем отправилась бодро погулять и ознакомиться с достопримечательностями Грэнтема — немногочисленными и неинтересными. А вот нескончаемый поток экипажей заворожил ее — дилижансы, двуколки, фаэтоны, кареты и ландо богачей. Каждый экипаж, направлявшийся на север или на юг, проезжал через центр Грэнтема, потому что лошади на постоялых дворах там были лучше.

После сытного второго завтрака она пошла к реке Уитем, постояла на берегу и только тогда поняла, почему ей чуть-чуть взгрустнулось. Такой очаровательный вид! Ивы, тополя, камыши, утки и утята, лебеди и лебедята, разбегающаяся рябь там, где рыба поцеловала водную гладь — насколько приятнее все это было бы, разделяй это с ней кто-то! И особенно мистер Ангус Синклер. Чуть только эта мысль забрезжила, Мэри признала, что приключения куда более увлекательны, если их делить с кем-то, начиная от ужасов почтовой карсты до сельских пейзажей и сельских жителей. В обществе Ангуса над болтливой и любопытной дамой можно было бы посмеяться, было бы легче терпеть этих ужасных мальчишек, а спор о том, оставить ли окна открытыми или закрыть их, обрел бы забавность. Видения теснились в ее сознании, требуя, чтобы о них поведали какому-нибудь дорогому другу, но никакого дорогого друга, чтобы послушать о них, рядом не было.

Мне очень не хватает Ангуса, призналась она себе, не совсем прежняя Мэри после пяти суток езды в почтовых каретах. Мне нравится, как его красивые синие глаза блестят от энтузиазма или юмора. Мне нравится, как он оберегает меня, когда мы идем рядом. Мне нравится его добрая натура и его суховатые замечания. И он не испортил этого для меня, заговорив о любви. Ах, этого я не вынесла бы! Заговори он о ней, мне пришлось бы прогнать его. При обычном положении вещей я не слишком жалую мужчин. Они либо самовластны и самодовольны, как Фицуильям Дарси, либо начинены романтической чушью, как Роберт Уайльд. Но я не думаю об Ангусе, как о мужчине. Я думаю о нем, как о друге, чья дружба дарит больше удовлетворения, чем дружба с женщинами, которых заботят только удачные браки и туалеты.

Утки скопились перед ней в ожидании хлеба, а у нее его с собой не было. Со вздохом отвернувшись от реки, Мэри направилась назад к гостинице и остальную часть дня провела за чтением «Генриха VI» — если не считать получаса, отданного поглощению мясного пудинга с почками и тарталетки из ревеня под густыми сливками. Всего шесть дней путешествия, и она худеет! Как так? Ведь она провела их сидя. Еще один урок для изучающих человечество: иногда сидячее положение может быть более выматывающим, чем замешивание цемента.

Эге-гей! Завтра вновь в почтовую карету! Сознавая, что едет она на запад и что Ноттингем находится от Грэнтема куда ближе, чем Стэмфорд, она забралась в очередную почтовую карету в сангвиническом настроении, достаточно отдохнув, чтобы прийти на станцию пораньше и обеспечить себе место у окна. К несчастью, такие блага зависели от кучеров, а этот был угрюмым скотом, от которого разило ромом. Не прошло и пяти минут, как Мэри была выдворена с ее уютного места ради компании из пятерых мужчин. Поскольку они были ушлыми молодцами, поднаторевшими в поездках, то сунули кучеру три пенса за лучшие места. Единственная пассажирка, она была посажена на середину сиденья спиной к лошадям и подверглась сальным ухмылкам и наглым шуточкам троицы напротив, а также рысканью рук двоих справа и слева от нее. Когда они убедились, что она не намерена разговаривать с ними, а тем более флиртовать, то сочли, что она много о себе понимает, и превратили эту ее поездку в такой ад, какого ей еще не приходилось испытывать до этого дня. Когда карета остановилась для смены лошадей, она неразумно пожаловалась кучеру и получила совет идти дальше пешком, коли ей не нравится. Совет, который пассажиры на империале и козлах сочли блистательным — на помощь там рассчитывать не приходилось. Все в этой карете были пьяны, включая кучера. Разъяренная Мэри вернулась на свое место, испытывая почти непреодолимое искушение хорошенько ударить мужлана справа, который гладил ее ногу; но какой-то инстинкт сказал ей, что тогда она будет повалена и подвергнута чему-то худшему.

В конце концов — Ноттингем. Ее спутники — все, кроме одного — отшвыривали ее, торопясь сойти, но гладивший задержался, с издевательским поклоном пропуская ее вперед. Держа голову высоко, она вышла из кареты и растянулась на кучке вонючего полужидкого навоза — гладивший сделал ей подножку. Она рухнула плашмя, ладони ее перчаток порвались, а ее ретикюль шлепнулся в нескольких футах в стороне, и его содержимое высыпалось, включая девятнадцать ее золотых гиней. Шляпка повисла на ее шее, заслоняя все вокруг. Она лежала, с ужасом глядя, как ее драгоценные монеты погружаются в грязь. Какой недосмотр, вновь и вновь повторялось в непокорном уголке ее сознания: никто не подметает тут, не убирает.

— Ну-ка, позвольте мне, — произнес чей-то голос.

Как раз вовремя. Блеск золота привлек большое внимание, в том числе кучера и гладившего.

Голос принадлежал плечистому мужчине, который ожидал прибытия кареты. Он добрался до Мэри быстрее остальных и обратил на них холодный взгляд, заставивший их попятиться, а затем поднял ее на ноги. Быстро и ловко он подобрал ее гинеи, ее ретикюль и прочее его содержимое. Ретикюль был вручен ей с улыбкой, преобразившей угрожающее суровое лицо.