Рита Эстрада - Тайна ключа из слоновой кости Страница 31

– А ты скучал по ней после того, как вы уехали?

– Я уверен, что да, но меня поглощало столь новое и прекрасное знание, что мне не терпелось вернуться домой и испытать мой опыт на других девушках. Мари была лишь женщиной, научившей меня, как чудесно заниматься любовью, но не она первая научила меня любить.

– Понимаю. – Ее голос был не громче шепота, и ревность затмила ей весь свет.

– Вряд ли ты понимаешь, ma cherie. Мари была в Версале с одной-единственной целью. Наверное, и сегодня есть женщины, занимающиеся тем же самым, не так ли?

– Да. Но я не знакома с ними или с кем-либо, кто знает их, – призналась она наконец.

– Потому что никто не говорит, что пользовался услугами подобных женщин. Но разве это означает, что их вовсе нет или что в эти дни они не угождают молодым людям?

– Нет.

– Тогда прости мне мои прегрешения, Хоуп, – сказал он, гладя ее по лицу. Голос его звучал нежно и искренне. – Я был тогда мальчишкой, и мне нужно было научиться, как доставлять наслаждение женщинам. Она была моей учительницей. Все было кончено в тот же день, когда наша карета выехала из ворот дворца, увозя нас домой. – Арман поцеловал Хоуп в висок, и она почувствовала его теплое дыхание на своей коже. – Однако я собирался рассказать тебе совсем не об этом. Я собирался описать тебе сокровища Версаля – картины и обстановку, – а вовсе не говорить о женщинах и интригах. В одном из залов была картина, которую мне никогда не суждено забыть. Портрет молодой женщины с загадочной улыбкой. Когда-нибудь я опишу тебе этот портрет…

– В другой раз, – пробормотала она, притворившись, что засыпает. Она уже видела Мону Лизу.

– В другой раз, – повторил он, вздыхая.

Перед тем как глаза ее окончательно закрылись, Хоуп на мгновение задумалась, почему рассказ Армана о своих любовных похождениях сделал его еще более реальным для нее? Призрак, который рассказывает о жизни много веков назад, должен только увеличить пропасть между ними…

Последней ее мыслью было открытие, что с годами люди вовсе не изменились. Они были такими же…

Арман стоял на вершине холма и наблюдал, как маленькая лодка Хоуп направлялась к другому концу озера, прямо к тому предмету, который Хоуп называла автомобилем. Он взял в руки двойную подзорную трубу, ее Хоуп называла биноклем, и навел прибор на быстрое суденышко. Глаза его искали в ее лице подтверждение решимости вернуться. Руки Армана крепче сжали бинокль, когда он увидел, что его Хоуп, его Надежда, становится все меньше и меньше, удаляясь от него. На мгновение он прикрыл глаза, уронив бинокль и оставив его болтаться на ленте на шее.

Надежда. Хоуп. Хоуп была для него всем. Она была больше, чем просто его femme,[19] его любовью, его наперсницей. Она была нежной, как полевой цветок, и колючей, словно куст терновника. Она была его eglantier, лесной розой. Он чувствовал, что она стала второй половиной его души. Она была Фейт – но выросшей и повзрослевшей.

Да, он действительно любил Фейт, но в изрядной степени это было и желание защитить ее. Он укрыл бы ее от мира с его горестями, потому что у нее не было ни сил, ни знаний, чтобы вынести боль и невзгоды реальности. Он торопил ее с принятием решения – она должна была или выйти за него замуж, или остаться со своим отцом.

Он так никогда и не узнал, какой выбор сделала Фейт. Однако его продолжали терзать мелочные сомнения – а пришла ли она ночью туда, в условленное место, чтобы встретиться с ним и бежать? Правда была в том, что он сомневался в ее верности ему и не мог со всей убежденностью утверждать, что она выбрала бы его, а не своего отца…

Если бы только мать позволила ей вырасти и повзрослеть, а не оберегала ее, словно хрупкую фарфоровую куколку… Если бы только отец обращался с ней больше как с женщиной, а не как с товаром, своей собственностью, которую предстоит уступить тому, кто даст за нее самую высокую цену, – все было бы иначе.

Но сейчас его мысли занимала Хоуп. Она заботилась о нем, защищала его, ухаживала за ним, она так много значила для него… Она стала лидером, это именно он, обреченный оставаться на острове, с которого едва ли мог зайти на четыре фута в воду, нуждался сейчас в защите, а не Хоуп.

Ему хотелось обрушить свой гнев на богов за то, что они сделали с ним такое, хотелось закричать, излить свою ярость на силы природы за то, что вынудили его жить в чужое для него время, не давая обрести покой, который нашли другие. Однако ему хотелось и благодарить тех же самых богов за то, что они подарили ему возможность любить столь достойную любви женщину, как Хоуп.

Губы Армана зашевелились в безмолвной молитве. Если бы только одно-единственное его желание могло исполниться! Он пожелал бы, чтобы боги стали щедрыми настолько, что дали бы ему еще один шанс и он мог бы прожить ту жизнь, что будет отпущена ему, рядом с Хоуп. Хоуп олицетворяла для него douceur de vivre, сладость бытия…

Хоуп вознесла молитву, обращаясь к ярко-голубому небу. Она остановилась у входа в почтовое отделение, открывая письмо от профессора Ричардса. Моментально отыскав телефон и монету в 25 центов, она набрала номер профессора. Договориться о встрече удалось буквально через минуту. По дороге Хоуп твердила себе, что должна успокоиться и не возлагать особые надежды на результаты его исследований. Но это оказалось совершенно невозможно.

Профессор Ричардс производил впечатление рассеянного человека, однако его карие глаза время от времени пронзительно взглядывали поверх бифокальных очков, и тогда казалось – он видел собеседника насквозь. Ему было уже под семьдесят, он был худ настолько, что выглядел изможденным, а слегка сутулые плечи наводили на мысль о том, что всю свою жизнь он просидел, сгорбившись, за письменным столом.

– Значит, согласно гроссбуху меховой компании, эти люди прожили здесь довольно долго? – спросил он, наклоняясь над кипой бумаг на своем столе.

Сидевшая напротив него Хоуп нетерпеливо подалась вперед.

– Да, – ответила она, вручая ему имена и копии книги торговца мехом, которые она заказала в библиотеке. – Я уже просматривала эти источники.

Он бросил взгляд на бумаги, затем отложил их в сторону.

– Посмотрю, что я смогу сделать, дорогая. У меня есть копии некоторых фамильных документов – они могут пригодиться. Всякая частная переписка… В том, что касается исторической достоверности, разумеется, они не совсем надежны, но ведь тогда то же самое можно было сказать о большинстве документов. – Он откинулся назад, потирая переносицу. – Ведь многие люди в прошлом вели дневники или отправляли письма, но куда чаще, чем можно предположить, они прибегали к преувеличениям – и занимались этим с большим успехом, чем рыболовы. – Он изобразил на лице улыбку и продолжил: – Но, если у меня будут имена, скорее всего, мне удастся наткнуться на какую-нибудь информацию.