Еретик. Книга первая - Вера Золотарёва Страница 32

Ренар сложил губы в тонкую линию. Ему казалось, что объяснение очевидно, однако снова повторять, что дело в исходящей от Элизы опасности, он не стал. Мысленно он пытался облечь кристально ясный для себя вывод в доступные слова, способные достучаться до разума друга, но с горестью осознавал, что понятия не имеет, как это сделать, поэтому предпочел смолчать.

Вивьен снисходительно улыбнулся, что лишь сильнее укололо Ренара, однако он заставил себя быть терпимее к влюбленному другу.

– Любовь, – скептически протянул он в ответ на последнюю промелькнувшую у него мысль. – Всегда считал это вздором для впечатлительных дамочек, падких на романтические истории. А, выходит, она может вскружить голову даже инквизитору.

На этот раз неприязненно сморщился Вивьен.

– Давай проясним. – Он подался вперед через стол. – Любовь не вскружила мне голову. Я продолжаю мыслить ясно и отдаю себе полный отчет в том, что делаю.

– Ты в этом уверен? – ухмыльнулся Ренар. – А вспомни-ка ту историю с дамочкой… как ее… Эвет. Той, которую селяне заковали в колодки и ждали нашего приезда. Вспомни, как ты вступился за нее, потому что она была похожа на твою Элизу.

Вивьен покачал головой.

– Я вступился за нее не поэтому.

– Как же! – хохотнул Ренар.

– А по-твоему, Эвет заслуживала наказания?

– Ситуация у нее была точно такой же, как у Элизы.

– Несостоявшийся любовник оклеветал ее, обвинил в колдовстве и хотел отправить со злости на костер, воспользовавшись удобным поводом: смертью старого коня, – кивнул Вивьен. – Ответь мне, друг, в чем же здесь вина Эвет? В излишней привлекательности?

– Вины Эвет здесь нет, – согласился Ренар. – Однако же вина Элизы, – он недовольно цокнул языком, – очевидна. Элиза действительно занимается колдовством.

– Травничеством, – поправил Вивьен. – Она лечит людей от хворей, и ее лекарства действуют.

– И еще она еретичка, – напомнил Ренар.

– Язычница, – покачав головой, вновь уточнил Вивьен.

– С каких пор это стало менять дело? – возмущенно воскликнул Ренар.

– Она не искажает христианские догматы, как делал это, к примеру, Ансель, она живет своей верой. – Вивьен знал, что упоминание бывшего учителя заставит Ренара на время прикусить язык, и не прогадал. – Язычники куда менее опасны, чем еретики от христианства, Ренар, ты сам это знаешь, ведь искажение основ нашей веры гораздо хуже, чем полное их незнание. К тому же множество по-настоящему опасных еретиков ходит под небом и вершит зло, которому мы и должны противостоять. Элиза – не одна из них, она не причиняет людям зла. Она живет в лесу в мире с природой, старается позаботиться о себе. – Он сделал паузу, осекшись на том, что хотел добавить «и о сестре». – Давай говорить по правде, Ренар: даже когда речь заходит о еретиках, мы судим далеко не каждого. Некоторые не представляют опасности, и мы просто закрываем глаза на их существование. Иначе костры с неугодными заполыхали бы по всей Франции, и нас бы ждал новый крестовый поход – более страшный и масштабный, чем полтора века назад[6]. Элиза не совершила ни одного преступления, за которое должна была бы последовать смерть на костре.

– Так мог бы сказать и я о какой-нибудь женщине, которую допрашивал и которую поимел за день до казни.

– И я не осудил бы тебя, если б ты попытался защитить кого-то из них, – покачал головой Вивьен. – Потому что, если вдуматься, многие из них признались в колдовстве, потому что их пытали, а не потому, что они раскаялись. Ты знаешь об этом. Я знаю об этом. Каждый инквизитор, хоть мало-мальски разбирающийся в людях, угодивших к нему на допрос, знает об этом. Но прикрывается признаниями арестантов как своей личной защитой.

Ренар поморщился. Да, он прекрасно понимал, о чем говорит его друг. Это не было для него новостью, но об этом попросту не было принято говорить вслух в кругах Святого Официума.

Тяжело вздохнув, Ренар одним глотком осушил кружку с вином и поставил ее на стол. Подавальщица оказалась рядом с ним, точно почувствовав, что чаша его боле не преисполнена[7].

– Господа желают еще вина? – игриво спросила женщина.

Ренар промолчал, и Вивьен кивнул за обоих.

– Пожалуй, душа моя, пожалуй.

– Сей момент, – отозвалась она.

Подождав, пока женщина удалится из поля зрения, Ренар вновь посмотрел на друга – серьезно и хмуро.

– И что же ты теперь предлагаешь? – спросил он.

– О чем ты? – не понял Вивьен. – Я, насколько я помню, никаких предложений не вносил.

– Я о ведьмах и еретиках. Теперь ты будешь смотреть, насколько каждый из них достоин казни? Будешь казнить всех, кто впадет к тебе в немилость, и спасать тех, кто будет тебе симпатичен? Так дела не делаются, Вивьен, ты не епископ Лоран, в конце концов. Если кто и может отменять решение о казни, так только он. Да и то, если Его Святейшество не вмешается. Или архиепископ Руана…

Вивьен покачал головой.

– Я не собирался вершить собственные суды, мой друг. Вовсе нет. Напротив, я призываю к тому, чтобы вести следствие со всем тщанием, с расспросами свидетелей, с досмотром доказательств, с сопоставлением свидетельских слов, чего так часто не хватает в отделениях инквизиции, отдаленных от Авиньона[8]. Поверь, помыслы мои не несут в себе корысти, Ренар, если именно об этом ты беспокоишься. Я не собираюсь судить людей по личным симпатиям. Я проверял Элизу, разговаривал с нею, смотрел на тех, кому она помогает, пытался уличить ее во зле – и не преуспел. Если бы это случилось, я вынужден был бы со всей горечью, вызванной моей к ней личной симпатией, придать ее суду. Что до проповедника, – он покачал головой, – здесь, признаю, это была личная месть. Могу сказать в свое оправдание лишь одно: нас с тобой и учить-то не пришлось читать в людских сердцах, мы изначально хорошо это умели. И Базиль Гаетан – один из тех частых экземпляров людей, в чьей душе развелось слишком много гнили. Он рано или поздно все равно угодил бы на костер или на виселицу: слишком плохо чувствует опасность, слишком самонадеян, слишком глуп! И я позволил себе решить, кто именно будет его палачом. Решил стать им сам. В этом – да – я виновен. Но остальные твои домыслы насчет меня беспочвенны и, по правде сказать, полны бреда.

Ренар опустил голову. Иногда его поражала складность, с которой, не готовясь, мог говорить его