Карен Рэнни - Гобелен Страница 32

Он поспешно отступил, но Лаура по-прежнему не отрывала глаз от лица человека, которого привыкла считать прекрасным, как Аполлон. Руки ее дрожали, а сердце билось, как птица в клетке.

Один глаз Алекса затянулся бельмом, а глазницу пересекал уродливый глубокий шрам — будто раскаленный шомпол оставил свой след. Лоб его был испещрен множеством мелких шрамов — словно в него вонзились сотни раскаленных игл.

— Ну, ты по-прежнему считаешь, что это не причина? — осведомился граф.

Она перевела взгляд на его выразительные губы и волевой подбородок. Только подбородок и губы остались прежние. Все остальное изменилось до неузнаваемости.

Кожа на правом виске приобрела малиновый оттенок и была тонкой, как бумага. Кожа на левой щеке напоминала воск, оставшийся от догоревшей свечи, — вся в наплывах. Нос же — бесформенное месиво.

Лаура молча смотрела на него, и сердце ее разрывалось от боли.

Она боялась, что не сможет этого вынести — его боль стала ее болью. Но все же он оставался Алексом, и для нее не важно, в шрамах он или нет.

— Нет, это не причина, — проговорила она наконец.

Он попятился, ошеломленный нежностью, струившейся из ее глаз. Может, она действительно слабоумная? Или это он лишился рассудка.

Он помотал головой, словно пытался избавиться от наваждения.

Лаура подошла к нему, и он увидел, что в глазах ее стоят слезы.

Она провела пальцами по его изуродованному лицу и поцеловала.

Нет, она не стала целовать его в губы, почти не пострадавшие, но прикоснулась губами к его лбу — там шрапнель сожгла кожу. Затем скользнула губами по впадине, оставшейся от выжженного глаза, и поцеловала в переносицу — там почти не осталось мяса.

Граф почувствовал на щеке ее слезы и опустил голову.

— Избавь меня от своей жалости, — прошептал он.

Но Лаура уловила в его словах скрытую нежность и боль.

— Я люблю тебя, Алекс, люблю всю жизнь! — воскликнула она со слезами в голосе. — Да, всю жизнь… Неужели ты думаешь, что я могу чувствовать к тебе лишь жалость? Если так, то ты плохо меня знаешь.

— Жалость, сочувствие, сожаление — какая разница? Все ми чувства означают примерно одно и то же, — сказал он, он отстраняясь.

Алекс отвернулся, поднял с пола маску и снова надел ее.

Она не сводила с него глаз, и под ее пристальным взглядом ему стало не по себе. Не так он все себе представлял. Лаура не убежала в ужасе и не упала в обморок — она смотрела на него своими огромными зелеными глазами, полными слез. Боже, как ему не хватало этих глаз!

— Из-за шрамов ты не стал для меня хуже, Алекс, — сказала она, положив руку ему на плечо.

Он отстранил ее руку, но не мог спрятаться от взгляда — в зеленых глубинах ее глаз появился знакомый блеск.

— Шрамы — это мелочи по сравнению с другими твоими недостатками, — усмехнулась она. — Ты упрям, прямолинеен и лишен чувства юмора. А маску свою носишь… как щит, защищаясь от окружающего тебя мира. Тебе следует проявлять больше гибкости, дорогой Алекс.

— Теперь, миледи, вы взялись оценивать мой характер?

— Естественно, Алекс. Кому, как не мне, дать ему верную оценку? Уж я-то знаю тебя лучше, чем другие. Все тебя боятся, а кто не боится, у того не хватает ума делать выводы.

Она приблизилась к нему вплотную и прижала ладони к его груди. На губах ее снова появилась улыбка.

— Ты обвиняешь меня в избытке гордости, драгоценная супруга? Выходит, я должен еще и поблагодарить тебя за твою ложь?

Лаура вздохнула. Алекс действительно был слишком гордым… Но к черту его гордость! Она любит Алекса, и только это имеет значение.

— Пойми, дорогой, ты испытываешь мое терпение…

— Надеюсь, миледи, испытание проходит успешно, — проговорил граф с усмешкой. — Вы действительно хотите стать терпеливой? Я бы на вашем месте был поосторожнее. Видите ли, ваши желания иногда сбываются.

— Но мое желание уже сбылось.

Граф промолчал. Он видел, что Лаура совершенно его не боялась; более того, она отчитывала его, как мальчишку. Ее улыбка была столь обворожительной, что он едва не улыбнулся ей в ответ. Взяв себя в руки, граф поджал губы и отвернулся.

— Ты должен признать, Алекс, что я права, ведь ты прекрасно это понимаешь, — продолжала Лаура. — Но ты должен знать: я тебя люблю и буду любить, несмотря ни на что.

— Все это твои фантазии, — проворчал граф.

Лаура весело рассмеялась, и у Алекса возникло ощущение, что он утратил контроль над ситуацией.

— Дорогой, сдавайся на милость победителя. Мои условия не такие уж тяжкие.

Алекс нахмурился.

— Сдаваться? И не подумаю, особенно вам, миледи.

— Гордец терзается, и собственная гордость служит ему и зеркалом, и литаврами, и по собственной гордости он сверяет свою жизнь.

— Шекспир? Ты можешь сейчас цитировать Шекспира?

— Почему бы и нет? — со смехом отозвалась Лаура, направляясь к выходу.

— Куда ты собралась?

— К гостям, — ответила она. — Ведь я хозяйка дома, не так ли?

Он ни разу не дрогнул перед лицом врага во время боя, но тут растерялся. И странное дело, он не чувствовал особого сожаления, хотя понимал, что его одолели.

«О Господи, — думал граф, — надо было опрометью бежать из дома в тот момент, когда я увидел ее из окна Орлиной башни. Нет, надо было приказать, чтобы заперли все двери и ни под каким предлогом не пускали ее в дом. Ведь мог бы обо всем догадаться, когда увидел ее во дворе…»

Только сейчас он заметил, что началась буря и дождь барабанит в стекла окон. Огромные бочки, стоявшие на крыше, уже давно наполнились водой. Небо то и дело прорезали вспышки молнии, и ветер врывался в приоткрытые окна. От сквозняка снова распахнулась дверь, но граф и не думал ее закрывать. Он вглядывался в темноту, ожидая, что из мрака вот-вот возникнет женщина, ставшая сегодня его женой.

Наконец он все же захлопнул дверь и, повернувшись к окну, погрозил кулаком небесам. И тут же криво усмехнулся, сообразив, что гневаться на стихию столь же бесполезно, как и на жену.

Господи, что за первая брачная ночь!

Господи, что за жена!

— Не понимаю, что вас так поразило, — сказала Элайн Уэстон, обращаясь к собравшимся; при этом она не переставала любоваться собственным отражением в зеркале. — И он, и она… Они оба вели себя не лучшим образом, но ничего другого я от них и не ожидала.

Она опоздала к началу церемонии, но последнюю сцену успела застать, причем от души позабавилась! И не забыла позаботиться о собственных интересах, то есть о том, чтобы женушке графа пришлось в Хеддон-Холле не сладко. На карту были поставлены почти все деньги Уэстонов; кое-кто говорил, что жена Алекса и сама является наследницей немалого состояния.