Лора Бекитт - Мотылек летит на пламя Страница 32

Он не набросился на нее, как можно было ожидать, она даже не заметила, как он оказался внутри. Он двигался осторожно, неспешно, будто боясь причинить ей боль или потревожить ее сокровенные чувства.

Их слияние получилось на удивление нежным, а наслаждение тихим, будто все происходило во сне. То была не бурная, сжигающая страсть, а глубокое неспешное познание друг друга.

После Айрин боялась открыть глаза. Почему-то ей чудилось, что она увидит Алана другим и весь мир — совершенно новым. Ей нравилось лежать неподвижно в ожидании нового рождения, слушая стук сердца Алана и вбирая в себя жар его тела.

Когда он шевельнулся, она заставила себя посмотреть на него. Алан был таким же; нет, еще более любящим, изумленным, благодарным. Рядом с его телом кожа Айрин казалась молочно-белой, а его — более темной, чем была на самом деле.

— С тобой уже было… такое?

— Такого не было. Твоя любовь, как бриллиант на раскрытой ладони. Я думал, что буду просто смотреть на него, но никогда не осмелюсь взять.

Ей захотелось плакать. Айрин с трудом могла вынести пронзительность этих мгновений. А Алан был потрясен тем, что в эти минуты все казалось таким, каким и должно быть.

Когда Джейк вернулся домой, Барт сидел за столом со стаканом виски и казался погруженным в себя. Лицо выглядело застывшим, в темных глазах отражалось пламя одинокой свечи.

Джейк сел рядом. Он думал о Саре. О том, что она будет умелой хозяйкой и заботливой женой, о ее кровати с кружевным пологом и белым как снег бельем. О том, что могут дать ему ее деньги. Джейк понимал: непорядочно ухаживать за ней за спиной отца и брата, стараясь заморочить ей голову, хотя игра стоит свеч.

По вечерам Сара могла бы читать ему вслух приятным голосом и немного неуверенно, но с чувством играть на фортепиано. Он мог бы следить за серебристой иголкой, ныряющей и выныривающей из ткани ее шитья, и… думать о Лиле, вспоминать ее смуглую кожу, запах разгоряченной желанием плоти, ее сверкающую улыбку и… то, как он с ней поступил.

От размышлений Джейка оторвал голос Барта:

— Сегодня ко мне пришел тот мулат, Алан, и принес записку от молодого хозяина. Я растерялся, потому что… не умею читать. Могу лишь кое-как подписать свое имя — и все. Он посмотрел мне в глаза, посмотрел с пониманием, а потом сказал, что там написано. К дьяволу! — Барт махнул рукой, задел стакан, и виски расплескалось. — Я знаю, как заставить черных работать, безжалостно наказываю ленивых, но несправедливость чую нутром. Конечно, я мог бы закрыть на это глаза, как закрывал не раз, но… этот Алан меня удивил. Прежде он не был таким покорным. Что заставило его смириться?

Джейк молчал. Он начинал догадываться об истинных отношениях Алана и Айрин и говорил себе, что эти двое сошли с ума.

Между тем Барт продолжал говорить:

— Я впервые задумался, зачем я здесь? Днем — работа в поле, на жаре, в которой плавятся мозги, по вечерам — дешевое виски, похотливые или покорные негритянки в постели! Чего мне не хватало, так это угрызений совести! Я ведь почти собрался отправиться в Калифорнию на поиски золота, но услышал, что в Темре требуется надсмотрщик над полевыми работниками, и приехал сюда.

— Ты мог бы не бить Алана.

— Как бы не так! Следом приковылял этот шакал Фоер и сказал, что хозяин прислал его посмотреть, как выполняется поручение. Если б речь шла о ком-то другом, он бы ни за что не пришел, а тут стоял и ухмылялся! Я с трудом удержался, чтобы не хлестнуть плетью по его наглой роже! — выпалил Барт. — У него же на лбу написано, что он презирает меня не меньше, чем чернокожих! Для него я цветной, полукровка.

— Ты никогда не говорил, где родился и из какой ты семьи.

— Наверное, потому, что мне нечем хвастать. Я родился во время войны с семинолами[9]. Моя мать была индианкой, а отцом — белый солдат, который захватил ее в каком-то форте. Каким-то чудом его угораздило жениться на ней, потому у меня есть фамилия. После победы генерала Джексона он увез нас на Юг, а потом бросил. Я с шести лет работал на фабрике, чтобы не умереть с голоду, и потому не ходил в школу. На фабрике нам постоянно внушали ненависть к чернокожим, мол, если б не они, у нас бы было больше работы и платили бы не так мало. Я впрямь начал их ненавидеть, хотя мать говорила, что семинолы всегда принимали рабов, которые бежали из Джорджии и Южной Каролины, — сказал Барт и заметил: — Негры ведь как собаки, все чуют, и если ты их терпеть не можешь, начинают тебя бояться. Потому меня и взяли надсмотрщиком. Правда, мистер Уильям сразу предупредил, чтобы я зря никого не бил.

— Мне кажется, ты именно так и поступал.

— Я же видел: для них здесь вовсе не рай, как им пытаются внушить. Просто им ничего не остается, как верить. Негры, они же как дети. Если радость — смеются во все горло, если горе — плачут навзрыд; при этом совсем не умеют заботиться о себе и смотрят в рот господам.

— А что случилось с твоей матерью? — спросил Джейк.

— Спилась и умерла, — равнодушно произнес Барт и добавил: — Эта проклятая жизнь научила меня ненавидеть не только негров, но и себя, свои индейские корни, из-за которых мне всегда приходилось страдать.

— Ты останешься здесь?

— Не знаю. Может, все же поехать в Калифорнию?

— На приисках везет одному из миллиона. К тому же золото в Калифорнии открыто давно, и там ничего не осталось.

Барт тряхнул прямыми черными волосами и сказал:

— Неправда, люди еще открывают жилы. Везет выносливым и упорным. По крайней мере, на приисках все зависит от того, нашел ты золото или нет, а не от происхождения и цвета кожи.

Джейк задумался. Золотые прииски. Место, где самые лучшие и худшие человеческие качества вылезают на поверхность и расцветают буйным цветом, где корысть не прикрыта высокими словами.

Он вздохнул. Лучше выбросить из головы эти мысли. Это будет борьба с ветряными мельницами, погоня за призрачной мечтой. Он же всегда предпочитал жить трезво и твердо стоять на ногах. Так он и жил, пока… не повстречал Лилу.

Особняк — белый островок посреди зеленого моря — остался далеко позади. За мелкой речушкой простирались нескошенные луга; трава стояла почти по пояс, в ней желтели пушистые метелочки, над которыми жужжали пчелы.

Хотя Касси была черна, как кухонная плита, гонору ей было не занимать. Она была дочерью «мэмми», кормилицы и няньки, вырастившей Юджина и Сару и отошедшей в мир иной вскоре после смерти их матери, мисс Белинды. С малых лет Касси прислуживала Саре, донашивала ее одежду, сопровождала на прогулках в коляске и жила не в кирпичной постройке, примыкающей к дому, а в самом особняке.