Сюзан Кубелка - Сброшенный корсет Страница 32

— Уберите свои коготки, Надь. Голубка принадлежит мне.

Он подал мне руку и повел меня как свою личную гостью к столу. И где же было мое место? На сей раз я сидела не в конце стола, куда обычно усаживают молодежь. Я царила по правую руку от Его Превосходительства, точно напротив Габора, и по левую руку от графа Шандора, который зачарованно следил за каждым моим движением, как будто видел меня впервые. Восхищенная улыбка не сходила с его уст.

— Добро пожаловать в мою csarda[7], — пробасил Зольтан фон Бороши и кивнул мне: — Сегодня празднуем, как это делают в прекрасной Венгрии. Еда, питье, песни и танцы. Будет весело. Жизнь прекрасна. Hie et nunc![8] — И он указал на зеркальную нишу, которая преобразилась до неузнаваемости.

Ее превратили в музыкальный павильон. Широкая плюшевая софа была убрана, а под балдахином из красно-бело-зеленой ткани ждали пятеро цыган в ослепительно синих, шитых золотом униформах: Мор, первая скрипка, Янош, вторая, Кароли, басист, Писта, тарогатто, и знаменитый цимбалист Матиас. Генерал кивнул, и они заиграли.

— Минка, это чардаш! В нем столько чувства! — восторженно воскликнул Его Превосходительство, я же должна была собрать всю свою волю, чтобы не отбивать такт ногой. Такой зажигательной музыки мне еще никогда не приходилось слышать. Я едва замечала, как приносили блюда, до того околдовали меня эти мелодии. Некоторые начинались сладостной истомой, потом ускорялись, становясь все быстрее, еще быстрее, еще веселее, — и все завершалось диким воплем от переполнявшей душу жизнерадостности.

Мор, первая скрипка, подошел к нам, поклонился и, встав возле принцессы Валери, заиграл ей прямо в ухо. Полились высокие, тонкие певучие звуки, а трели рождались, казалось, в горле какой-то птицы и выливались в блаженное радостное ликование. Затем он приблизился к Эрмине, а потом мне снова пришлось покраснеть, потому что музыкант подошел ко мне, и я опять оказалась в центре внимания. О, эта сладостная музыка! Да еще пылкие взгляды поклонников — Габора и Аттилы. Это была совершенно новая ситуация. Но к ней вполне можно было привыкнуть.

Генерал подхватывал начало песен своим густым глубоким басом: «Дорога среди акаций» и «Выпив вечером красного вина». Подали закуски. Я с удивлением глядела на тарелку. Грубый салями, жирный паштет, три половинки соленого огурца, прозрачные, почти белые. Я сглотнула. Это произведение венгерского повара? Исключено. Я не смогу такое съесть. Наш шеф-повар был французом. И я привыкла к легкой, изысканной пище. А с тех пор как стала носить корсет, желудок мой стал очень капризным, прямо как у тетушки Юлианы, которой становилось плохо после каждого второго кусочка. Но и без корсета я не смогла бы ничего проглотить, потому что от близости Габора у меня перехватило горло. Он пожирал меня глазами, когда думал, что никто этого не видит. Я тоже не выпускала его из поля зрения. Из-под скромно опущенных ресниц я улавливала каждое его движение, и от одного этого сладко волнующего греховного чувства я была уже сыта. А трапеза только началась. Веселой чередой нам приносили бобовый суп с салом, капустный суп с острыми красными колбасками из Дебрецена, пеперони в масле, такие острые, что обжигали желудок. А к этому всему поджаренный, сочащийся маслом хлеб с чесноком.

Я вопрошающе посмотрела на Эрмину, которая тоже ничего не ела. Она тотчас подняла голову. «Это варварство, — говорил ее взгляд, — цивилизованный человек такое не ест». Габор тоже был не в своей тарелке и по большей части оставлял еду нетронутой.

Но остальные были в своей стихии. Они поглощали несметное количество еды, смеялись, пили, говорили и находили все просто чудесным. Блюд на столе прибавлялось: гуляш по-сегедски, курица с паприкой, свиное брюшко, снова пеперони, капуста, сливки — мой желудок протестовал от одного вида этих яств. Мне наложили огромные порции. Я усердно ковыряла вилкой в кушаньях, но чрезвычайно редко подносила ее ко рту. Что, к сожалению, не ускользнуло от внимания хозяина стола.

— Ешь, ешь, птичка моя! Ешь, чтобы из тебя что-то получилось. Отведай-ка голубцы. Только мы, венгры, знаем, как их готовить. Мы любим изысканное… — Он не отводил глаз, пока я не проглотила кусочек. — Браво! Ну как? Вкусно? — и он поднял бокал. — А теперь выпьем за мою прекрасную родину. За Дунай. За Саву. За Драву. За Тиссу. За сильную, славную, храбрую венгерскую нацию!

А затем последовал его любимый тост: «Без Венгрии нет жизни». Отдавало национализмом, а стало быть, было позорно, как меня учили.

Я покосилась на Эрмину. Она кусала себе губы. Тем не менее, храбро подняла бокал и улыбнулась хозяину праздника. Она даже выпила в его честь, и кроме меня, никто не знал, как она страдает. Вечер был явно не в ее вкусе, даже если отвлечься от моей метаморфозы, я это заметила, как только мы переступили порог.

Эрмина верила в Дом Габсбургов, что было видно уже по ее платью — черному с желтым. Ее любовь и симпатия принадлежали императору, наднациональной Австро-Венгрии. Она ненавидела национализм, все больше входивший в моду. Как она сказала еще вчера? «Монархия — это богатая, мирно объединенная Центральная Европа… Народы должны уважать друг друга, чтобы так все и оставалось. Но чехи, сербы и румыны дошли просто до мании величия. Другие народы тоже. А венгры и вовсе считают себя венцом творения. После примирения они стали думать, что все знают лучше, чем император в Вене. Наши враги за рубежом это знали. И они разжигали и разжигали страсти, и если так пойдет дальше, то скоро вся Европа вобьет это себе в голову. Подожди немного — и ты увидишь».

— О чем задумались, любезная кузина? — пророкотал генерал и чокнулся с Эрминой. — Мор, Матиас! «Хороша моя любимая!» — И он запел для Эрмины венгерскую любовную песню.

Она приняла это храбро, с улыбкой на устах. Раздались оглушительные аплодисменты, подали лимонное мороженое, с мучительной трапезой было покончено.

Унесли горы тарелок и плошек. На скатерть насыпали розовые лепестки, побрызгали духами. Стали разносить шнапс, а для дам вишневый ликер и шоколад. Торты, сказали нам, принесут позже.

Генерал поднял руку.

— Дражайшая принцесса, Эрмина, Шандор-бачи, мой дорогой Эди, Аттила, Габор, сегодня мы приветствуем нашу прелестную Маргиту…

— Не Маргиту! Минку! — мгновенно отреагировала Эрмина, но ее не слышали.

— … Нашу прелестную Маргиту, которая спасла меня от ужасного фиаско. Ради меня она совершила великий подвиг, — он растроганно улыбнулся, — проявила себя перед целой толпой чужих людей. На сцене. Бесстрашно. Она отважно сыграла с листа целую оперу как настоящий виртуоз. Она не опозорила нас, наоборот. Она стала героиней Эннса. И я, желая выразить свою благодарность, заказал маленький сувенир, — он покровительственно улыбнулся, — скромное напоминание о сегодняшнем вечере. Надеюсь, сударыня, вам понравится.