Томас Шерри - Ночные откровения Страница 33

Она явно недооценила влияние целой бутылки сотерна — и трех бокалов шампанского в придачу! — на собственное равновесие.

Уцепившись за край стола, Элиссанда опять встала, на этот раз осторожнее. Так, выпрямляемся… Дюйм за дюймом передвигаясь вдоль края стола, она, подобно начинающему альпинисту на северном склоне Маттерхорна, старалась не смотреть под ноги.

Другой конец стола был ближе к спальне лорда Вира. Девушка повернулась спиной к столу и осторожно отправилась преодолевать десятифутовое расстояние до двери комнаты.

Словно идешь по воде… Неудивительно, что, выпив лишку, маркиз спотыкался: этого не избежать, когда без малейшего предупреждения пол под ногами то вздымается, то проседает.

У двери Элиссанда с облегчением ухватилась за ручку и на мгновение прислонилась к косяку. Господи, комната буквально раскачивается — лучше шагать дальше, пока ей не стало совсем дурно. Девушка открыла дверь.

Вир, до пояса раздетый, уже лежал в постели. Элиссанда поморгала, чтобы он тоже перестал колыхаться. Кто же знал, что этот сладкий сироп таким удивительным образом воздействует на зрение?

Фигура маркиза мало-помалу становилась определеннее: уменьшилась смазанность контуров, торс обрел отчетливые и ясные очертания. Бог ты мой, он, должно быть, из «мускулистых христиан»[33] — вон какие у него мышцы! Такое сложение одобрил бы сам Микеланджело, судя по тому, что великий мастер никогда не изображал мужчин, не обладающих подобным телом.

Вы только посмотрите, лорд Вир с книгой! Элиссанде смутно припомнилось, как маркиз говорил об употреблении книг в качестве обезболивающего. Ах нет, не так — снотворного. Он использует книги вместо снотворного.

Но сейчас это не имеет никакого значения. С толстенным фолиантом в руках муж выглядит чуть ли не умником, и очень привлекательным.

— Милорд, — произнесла Элиссанда.

Его глаза прищурились — или это снова обман зрения?

— Миледи?

— Сегодня наша брачная ночь, — было очень важно заявить об этом на случай, вдруг маркиз запамятовал.

— Да, так и есть.

— Поэтому я пришла исполнить свои обязанности, — торжественно произнесла Элиссанда, чувствуя себя храброй, послушной долгу и находчивой одновременно.

— Благодарю вас, но в этом нет необходимости.

Что за глупости?

— Позвольте не согласиться — это совершенно необходимо.

— Для чего? — колко спросил маркиз.

— Разумеется, сударь, для процветания нашео союза.

Закрыв книгу, Вир поднялся. «Разве он не должен был встать, только она вошла?» — раздумывала Элиссанда.

— Этот брак явился потрясением для нас обоих. Я не желаю навязываться, ведь все случилось так стремительно и так… необычно. Почему бы нам не продвигаться дальше помедленнее?

— Нет, — затрясла она головой. — У нас нет времени.

Маркиз смерил жену почти сардоническим взглядом:

— У нас впереди вся жизнь — по крайней мере, так сказал святой отец.

В будущем надо быть поосторожнее с сотерном… Не только зрение подводит — язык тоже неповоротливо застыл. Она не могла заставить свои уста высказать присутствовавший в мыслях веский довод в пользу безотлагательности подтверждения их брака: те попросту не повиновались.

Вместо слов Элиссанда, склонив набок голову, улыбнулась мужу: не потому что так было нужно, а потому что ей этого хотелось.

В ответ тот схватил стоявшую на ночном столике бутылку виски и отпил прямо из горлышка. Ох, как же это было по-мужски — так твердо и решительно!

И соблазнительно…

И весь этот мужчина: густые, слегка вьющиеся волосы, отливающие полированной бронзой, мощное тело, широкие мускулистые плечи — был чрезвычайно соблазнителен и потрясающе красив.

— Я забыла, какого цвета у тебя глаза, — пробормотала Элиссанда.

Ну не смешно ли — после четырех дней знакомства и свадебной церемонии — не помнить цвет глаз супруга?

— Голубые.

— Правда? — удивилась она. — Как замечательно! Можно посмотреть?

С этими словами маркиза приблизилась и заглянула мужу в лицо. Он был высок, даже выше, чем ей помнилось, и, чтобы сделать это, Элиссанде пришлось опереться ладонями о его руки и привстать на цыпочки.

— У многих голубые глаза, — буркнул Вир.

— Но твои особенные, — и это была правда. — Они цветом точь-в-точь, как бриллиант «Надежда»[34].

— Ты когда-нибудь видела этот бриллиант?

— Нет, но теперь знаю, как он должен выглядеть, — мечтательно вздохнула Элиссанда. — И от тебя хорошо пахнет.

— От меня пахнет виски.

— И виски тоже, но… — вдохнула она поглубже — лучше.

Элиссанда не могла определить или описать этот запах — теплый, как аромат свежевыстиранного белья или разогретых на солнце камней.

— Ты что, слишком много выпила?

Элиссанда перевела взгляд на его губы, твердо сжатые, но манящие.

— Сотовый мед каплет из уст твоих, о, муж мой; мед и молоко под языком твоим, и благоухание одежды твоей подобно благоуханию Ливана![35]

— Ты и впрямь перебрала.

Девушка улыбнулась — какой он забавный! Провела ладонями по неподвижным рукам — таким твердым и таким гладким. Ей припомнился вечер, когда играли в «Хрюкни, поросенок!» — Элиссанде уже тогда понравилось прикасаться к этому мужчине. Неудивительно: его неимоверно приятно трогать, и он благоухает ливанским кедром.

Элиссанда заглянула маркизу в глаза. Он не улыбался ей в ответ, но именно такой, строгий и неодобрительный, был невероятно привлекателен.

— Да лобзает он меня лобзанием уст своих, — проговорила она вполголоса. — Ибо ласки твои лучше вина.

— Нет, — отрезал Вир.

Элиссанда обвила руками несгибаемую шею и коснулась его губ своими. Но только на мгновение — муж решительно отстранился.

— Вы совершенно опьяневшая, леди Вир.

— Нет, — гордо возразила она, — не опьяневшая, а опьяненная.

— В любом случае вам следует отправиться в свою спальню и лечь в постель.

— Я хочу лечь с тобой, — выдохнула она. — Да пребудет возлюбленный мой у грудей моих.

— Иисусе…

— Нет, Элиссанда. Меня зовут Элиссанда.

— Ну хватит, леди Вир. Даю вам возможность уйти.

— Но я не хочу!

— Тогда уйду я.

— Но вы не можете!

— Да неужели?

Ее язык, без запинки декламировавший строки из Песни Песней, снова отказался произносить: «Пожалуйста, не уходи. Мы должны, ради моей тети. Прошу тебя».

Маркиз не мог не заметить, как тетушка Рейчел увяла и ослабела в том доме. Он не может не понимать, как важно освободить бедняжку от дальнейшего гнета. Он наверняка так же сострадателен и проницателен, как и красив.