Хелен Диксон - Замужество мисс Монктон Страница 33

Наконец рыдания ее затихли, и вскоре она подняла лицо, влажное от слез.

— Простите, это получилось так неожиданно. Генри не стоит моих слез, теперь я это понимаю. Просто я очень измучилась, вот и все. — Чарльз с сочувствием смотрел на поджатые в горькой складке губы, потухшие глаза. — Думаю, теперь вы удовлетворены, ведь все ваши слова подтвердились. Разве вы не собираетесь напомнить мне, что вы меня предупреждали?

— Нет, разумеется. — Он помог ей подняться в карету и велел вознице снова отвезти их на Гросвенор-сквер. — Вы вели себя очень храбро, Мария. Только напрасно я подверг вас этому испытанию.

— А я довольна, — опустившись на удобное сиденье, возразила она. — Во всяком случае, теперь я знаю, каким стал Генри. Все кончено. Поверить не могу. Все эти годы…

— Что?

— Прошли понапрасну. Так сказал Генри и был прав.

— Откровенно признаюсь, я не чувствую на себе вины за то, что лишил вас такого жениха. Вы достойны лучшей судьбы. Как вы чувствуете себя теперь, когда увидели его спустя шесть лет?

— Трудно сказать… Разочарованной, преданной, обманутой… Теперь, когда все стало ясно, не стану притворяться и честно скажу, что главным образом испытываю огромное облегчение.

— Рад это слышать.

Мария взглянула на Чарльза при желтом свете фонаря.

— За что его уволили из компании? Он совершил что-то ужасное?

— Он совершил настолько низкий и бесчестный поступок, что компания сочла невозможным простить его. Тем более что к тому моменту до руководства компании уже доходили слухи о его сомнительном поведении. А произошло вот что. Однажды полк, которым командовал Уинстон, послали на усмирение мятежа. Мятеж оказался более многочисленным и серьезным, чем думали. В результате схватки погибло много солдат, но Уинстона не было ни среди живых, ни среди мертвых. И лишь через несколько часов его нашли в публичном доме — он был пьян до такой степени, что ни на что не реагировал, валялся на полу, как бревно! Естественно, руководство было возмущено бегством полковника с поля боя — это стало последней каплей, и его с позором уволили.

— Что ж, Генри получил по заслугам, но, как видно, это не заставило его измениться к лучшему. Надеюсь, больше я его никогда не увижу!

Однако Чарльз был уверен, что так легко Уинстон не смирится со своим поражением и, следовательно, не оставит ее в покое.

— Я очень рад, что вы ушли со мною, и настаиваю, чтобы вы оставались в моем доме до того момента, когда Уинстон уже не будет представлять для вас угрозы. А тем временем постарайтесь проконсультироваться с вашим поверенным и банкирами относительно состояния дел…

— Я уже решила это сделать, — прервала его Мария.

— Отлично. Тогда я договорюсь, чтобы они пришли к нам домой. А если вам нужно будет куда-либо пойти, я должен убедительно просить вас ни в коем случае не выходить из дома без провожатого.

Марию все больше сердил его властный, бесцеремонный тон, но спорить с ним у нее не было сил, и только в душе ее росло негодование. Какое право он имеет приказывать ей? Почему он решил, что теперь, когда она отказала Генри, она повернется к нему?

Она смотрела на Чарльза, но слышала голос Генри: «Она моя!» Ей стало так больно и горько, как никогда в жизни. Все мужчины — предатели! Генри предал ее, потому что ему были нужны только ее деньги, а вовсе не она сама. А теперь Чарльз показал, как он будет ухаживать за нею, если ему вздумается — без малейшего уважения, с полным безразличием к ее мыслям и чувствам.

Разочарование и боль из-за Генри терзали Марию, и, скрывая их за холодным, бесстрастным выражением лица, она сказала:

— Вы были очень добры ко мне, Чарльз. Я даже представить не могу, что бы я делала без вашей помощи, и, поверьте, очень вам благодарна. Но это не означает, что вы можете распоряжаться мною как вам вздумается. Должна сказать, меня глубоко возмутило то, что вы пообещали Генри — что сами станете за мною ухаживать — в том случае, если сочтете это нужным.

— Признаюсь, я выразился бестактно и весьма неосмотрительно.

— Прошу вас не смотреть на меня как на бессловесный объект ваших желаний, это деспотично и оскорбительно. Я настаиваю на праве самой высказывать свое мнение и хочу вам заявить: как только обзаведусь лошадьми и экипажем, я немедленно отправляюсь в Грейвли.

Чарльзу страшно было представить, что Мария уедет в свое поместье, где будет одинокой и беззащитной. Нет уж, решил он, однажды взяв на себя эту ответственность, он обязан и дальше позаботиться о ее благополучии, избавить от преследования со стороны Уинстона.

— Я буду только рад помочь вам подобрать карету и лошадей, но вы должны оставаться в моем доме и забыть эту чушь о возвращении в Грейвли до тех пор, пока…

— Чушь! О чем вы говорите! Разумеется, я поеду домой. И кем вы себя считаете? — вспылила она. — Бесцеремонно устанавливаете мне правила поведения, приказываете, что можно делать, а чего нельзя.

Поймите, Чарльз, я взрослый человек и в состоянии сама, без ваших указаний решить, как мне жить. Я больше не намерена обременять вас заботой о себе. Ваши обязанности по отношению ко мне закончились, когда мы прибыли в Лондон.

Глаза Чарльза гневно сверкнули, и он отвернулся к окну, чтобы не видеть эту девушку, казавшуюся такой беспомощной и наивной, пока она не проявила неожиданное самообладание и твердость духа.

— Нет, в тот момент, когда вы отвергли Уинстона.

И оба сердито умолкли.

Добравшись до дома, Мария извинилась и под предлогом усталости сразу поднялась в свою комнату. Чарльз проводил ее взглядом и зашагал в гостиную, где налил себе солидную порцию бренди. Взволнованный и расстроенный, он опустился в кресло перед камином, поставив ноги на низкую скамеечку. Он бессознательно следил за пляшущим огнем, но видел перед собой лицо Марии, ее лучистые глаза в обрамлении длинных темных ресниц, такие изменчивые в зависимости от настроения. Она грустила, и они становились темно-зелеными, как вода в озере, где отражаются склоненные ветви ивы; негодовала, и они приобретали яркий и холодный цвет изумруда.

Но образ негодующей Марии угнетал его, и он предпочел вызвать в памяти те моменты, когда эти глаза были веселыми и живыми, представил себе ее надменно вздернутый носик, свежие, четко очерченные губы, вспомнил, какими невинными и нежными они были, когда он их поцеловал. В воображении представала ее стройная фигура, тонкие гибкие руки с узкой, изящной кистью, стройные ноги с маленькими и розовыми, как у ребенка, ступнями и пальчиками. В каждом ее движении, в манере держаться сквозили врожденная грация и достоинство, но она не сознавала своей красоты, и это придавало ее облику неотразимую, наивную прелесть. Такой она запечатлелась в его сознании, а теперь и в сердце.