Елена Арсеньева - Осень на краю Страница 34

– А что, если здесь не только гараж, а склад, где хранится форма, запасы обмундирования, оружия? – предположил Андреас.

– Ничего там нет, кроме запасной резины, – фыркнула Марина. – Да и та порезана.

– Что? – удивленно спросил Андреас. – Откуда тебе известно?

– Оттуда! – ухмыльнулась Марина. – Однажды моя служанка Сяо-лю…

– Kleine Chinesin, маленькая китаянка, – кивнул Андреас.

– Да, она однажды полезла на эту горку и провалилась. Оказывается, на крыше сарая проломилась доска. А Сяо-лю, как и многие китайцы, обладает редким свойством – она видит в темноте.

– О, ja, ja, знаю, никталопия, – закивал Андреас.

– Сяо-лю разглядела в темноте гаража несколько запасных колес и шин для автомобиля. А нам очень был нужен материал для подшивки обуви. Она рассказала мне о своей находке, и на другую ночь мы пришли сюда вместе – с заступом, веревкой и свечкой, потому что я не умею видеть в темноте. Мы спустились в гараж и выломали другую доску, только не на крыше, а в стене, чтобы удобнее было туда забираться. Потом разрыли землю. Наш лаз замаскирован вон тем кустом. Если не знать, где он находится, никогда в жизни ничего не найдешь! С тех пор иногда мы приходим сюда и отрезаем кусок-другой от автомобильной шины. Потом мы идем к сапожнику-китайцу, который никогда не задает лишних вопросов. Вчера я потеряла подметку, поэтому сегодня…

Андреас не дал ей договорить, схватил в объятия и захохотал:

– Какое счастье, что вчера ты потеряла подметку! Какое счастье, что пришла сюда! Какое счастье, что мы наконец встретились! Два раза я упустил эту возможность, но на третий мне повезло!

– Два раза? – удивилась Марина. – Ну, в первый раз, когда убил каторжника. А во второй?

– Во второй раз сегодня, – усмехнулся Андреас. – Ты слушала музыку в кафе. А я смотрел на тебя.

Марина невольно открыла рот.

Тот мужчина в офицерском кителе, который под прикрытием портьер разговаривал с Мартином! Темные глаза, точеные черты, твердый очерк губ… Это был он! Андреас!

– Неправда! – горячо воскликнула она. – Ты разговаривал с Мартином и даже не взглянул на меня!

– Ого! – всплеснул он руками изумленно. – Значит, ты умудрилась меня увидеть. Я был неосторожен… Но зато потом, когда я стоял под лестницей и ждал Мартина, ты пробежала мимо, не заметив меня. Так что мы равны… Нет, как это по-русски?

– Квиты, – подсказала Марина.

– Ja, ja, – кивнул он, по своему обыкновению, и взглянул на небо, которое уже начинало слегка светлеть на востоке. – Мне пора, Марина.

– Еще нет! – воскликнула она и снова припала к его губам.

– Да что ты тут корчишь из себя? Крыса тыловая! Ишь, рожу нажрал! Все вы горазды языками молотить, а когда придется кровь проливать, так тебя, что ль, в рясе твоей, пошлют на пулеметы? Нет, нас – со свиным рылом, в лаптях-онучах! Да пошел бы ты отсюда! Молодку лучше приведите в юбках-перьях, пускай молодка ногами сучит, а не ферт поганый!

И, словно этих слов еще было мало, Егоров схватил миску, стоявшую на тумбочке, и принялся колотить в нее ложкой.

Кто-то из раненых захохотал. Кто-то попытался осадить разбушевавшегося наглеца. Кто-то заорал дурным голосом:

– Давай юбки-перья! А ентово вон, в окопы! Вшей кормить!

Вознесенский повернулся и быстро вышел из палаты.

У Саши застучало в висках от ужаса. Она знала, знала, знала, что так будет, именно так! Она это чувствовала с первой минуты!

Настроение у раненых нынче с утра было преотвратное. Да, такие дни выпадали, когда вся палата оказывалась словно бы заражена неким ползучим грибком или смертоносным вирусом. Раненые матерно бранились, даже не стесняясь присутствия сестер, отказывались от еды, бранили на чем свет стоит госпитального повара, хотя велика ли премудрость – приготовить на обед гречневую кашу с молоком… Если честно, на взгляд Саши, большей гадости, чем гречка с молоком, невозможно вообразить, разве что еще окрошка числилась в том списке мерзкой еды, которой она никогда и ни за что не взяла бы в рот. Но раненые-то ели все это с удовольствием! И третьего дня, когда была точно такая каша, они чуть ли не вылизывали свои миски! А нынче с утра… может, клопы их покусали, какие-нибудь особенные клопы, зараженные бешенством? Но в том-то и дело, что никаких клопов в лазарете не было! Ни клопов, ни тараканов, ни крыс, ни мышей – за этим следили так же, как следят в войсках за проникновением вражеских лазутчиков.

Саша раньше думала, что порывы раздражения, охватывающие одновременно то одну, то другую палату, а то и весь госпиталь, могут быть связаны с положением на фронте. К примеру, дошла весть о каком-то бессмысленном поражении. Или кто-нибудь прочел в газете очередную заметку о деле бывшего военного министра Сухомлинова. Описания совершенных им преступных глупостей приводили людей в состояние неконтролируемого бешенства и были вредней и опасней известий о самых сокрушительных фронтовых неудачах. Лазаретное начальство посовещалось и довело до сведения медперсонала: газеты, в которых имеется упоминание о деле Сухомлинова, в палаты не пропускать или же страничку соответствующую изымать. Но в тот день, когда в госпитале намечено было выступление артистов драматического Николаевского театра, в газетах не писали про Сухомлинова, да и газет в палаты еще не принесли, а между тем все раненые словно бы враз встали не с той ноги… даже те, кто не вставал или вовсе не имел ног.

Впрочем, сначала концерт шел хорошо.

Раненые с выражением терпеливой скуки выслушали дуэт Лизы и Полины из «Пиковой дамы» в исполнении двух сильно увядших актрис второго состава и только плечами пожимали, когда услышали название оперы, потому что «боевик был лучше». Под «боевиком» разумелся знаменитый фильм «Пиковая дама», который так и анонсировался на афишах – «ПРЕКРАСНЫЙ ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ БОЕВИК СЕЗОНА!!!». Недавно он с шумом прошел по всем электротеатрам Энска, причем на Пасху некоторые ходячие раненые получили пригласительные билеты на благотворительный сеанс и потом столько раз пересказывали содержание «боевика» в палатах, что в конце концов даже те, кто в синематограф не ходил, уверовали, что своими глазами видели, как «Мозжухин удушил старуху за три заветные карты» (знаменитый синематографический актер Иван Мозжухин играл в «прекрасном художественном боевике сезона» Германна). Но ладно, с этим номером как-то обошлось.

Когда Клара Черкизова, тряся немыслимым количеством юбок, выкрикивала, изображая Сильву:

Час-ти-ца черта в насЗаключена подчас,И сила женских чарВ груди рождает жар!

— палата стонала и ревела. И «плохие», и «хорошие» раненые с равным восторгом вглядывались в мельканье точеных Клариных ног, обтянутых черной сеточкой чулок. Она бисировала четырежды и, выскочив наконец из палаты, доверительно шепнула оказавшейся рядом Саше, что ее подопечные просто душки, однако она из-за них осталась совершенно без ног и домой ее придется нести на носилках.