Коварный искуситель - Моника Маккарти Страница 34

Но ведь Белла совсем не такая, как его жена… Или он ошибается?

Он не мог забыть сцену с Брюсом. Эта картина стояла перед мысленным взором, не давая покоя, как заноза, потому и настроение к тому времени, как они добрались до старой часовни, которая стояла на высокой скале над морем, успело вконец испортиться. Каменное здание – футов тридцать на двадцать, не более – со сводчатым деревянным потолком вмещало в себя несколько скамей и каменный алтарь. К счастью, из-за позднего времени в церкви никого не было. Священник, вероятно, спал в своем домике, расположенном неподалеку.

Убедившись, что женщины с детьми устроились, Лахлан вышел осмотреться и убедиться, что никого поблизости нет, а заодно поискать галеру. Дождь прекратился, и чем скорее они отсюда уберутся, тем лучше.

Он едва успел закрыть за собой деревянную дверь, как из-за угла показалась Белла, едва не налетев на него.

– Что-то не так? У вас такой вид, будто вы чем-то недовольны.

Вряд ли она заметила, что, внимательно разглядывая его лицо, сделала шаг ему навстречу. Зато заметил он. Тело напряглось, когда легкий аромат розы привел в смятение его чувства – и разум.

– Хочу осмотреться и, может, найти корабль, – ответил он, изо всех сил стараясь скрыть свое состояние.

Интересно, понимает ли она, каких усилий ему стоит не прикасаться к ней, не прижать спиной к двери, чтобы дать выход бушующему внутри урагану. Может, тогда он избавится от этой болезненной тяги, что не дает ему житья. Годы самоотречения пошли псу под хвост. К дьяволу! Он не ждал подобных чувств.

Лахлан стиснул зубы. Дело прежде всего. Однако долго ли еще он сможет продержаться?

Она подняла к нему лицо, и он увидел в ее глазах печаль.

– Значит, мы должны покинуть Шотландию? Неужели больше негде укрыться?

Он понимал, что она устала, что не может мыслить разумно, что мысль о дочери разрывает ей сердце, и все равно почувствовал вспышку гнева.

Ведь он предупреждал ее, чем она рискует, да она не хотела его слушать. По-настоящему она до сих пор не осознала всю серьезность того, что сделала. Хоть в Норвегии, хоть в Шотландии: правда везде одна.

– Разве вы не понимаете, графиня?

Его мрачный насмешливый тон заставил ее отпрянуть.

– Что я должна понимать?

– Что вы потеряли дочь уже в ту минуту, когда возложили корону на голову Брюса. Бьюкен никогда не отдаст вам девочку. Чтобы вы знали – он, вероятно, уже спрятал ее где-нибудь в Англии.

Белла ахнула, но он запретил себе смотреть в ее потрясенное лицо.

– Зачем вы так говорите? Почему вы такой жестокий?

– Потому что это правда, хотите вы ее принимать или нет.

– Вы ошибаетесь. Я никогда не перестану бороться за дочь. Я найду способ. Когда Роберт…

При упоминании имени короля что-то сломалось в нем. Лахлан схватил ее за плечи, хорошенько встряхнул, вместо того чтобы прижать к себе покрепче, и презрительно фыркнул:

– Роберт? С ним покончено, Белла! Ему очень повезет, если удастся выбраться из страны живым. Зачем вы на это пошли? Зачем так рисковали? – не удержавшись, задал он роковой вопрос.

Она так внимательно посмотрела на него, что стало ясно: ей непонятно, как важен ему ее ответ.

– Потому что я в него верю, а за убеждения не грех и повоевать. – Она помолчала в надежде, что Лахлан, возможно, согласится с ней, но так и не дождалась. – Я не могла сидеть сложа руки, если выпал шанс помочь! Роберт – надежда Шотландии на свободу. Он понимает то, чего не понимали те, кто был до него: чтобы взять верх, мы не просто должны победить англичан на поле боя, но не дать победить себя. Он сделает все, что потребуется, чтобы объединить Шотландию, даже если для этого придется простить старых врагов. И вы ошибаетесь: с ним не покончено. Он уже стал легендой.

Ее беспредельная вера в Брюса только распалила его подозрения.

– И это единственная причина?

Она сощурилась.

– А что, этого недостаточно?

Он молчал, просто глядя ее в глаза. Вдруг она побледнела, глаза в потрясении расширились, рот раскрылся, как при недостатке воздуха.

Если бы Лахлан сохранил способность мыслить здраво, увидел бы в ее глазах боль и понял бы, как ранили Беллу его подозрения. Ведь он потянул чувствительную струнку, нащупал еще одно уязвимое место, как ни пряталась она под маской гордой графини. И если бы Лахлан мог думать о чем-то другом – кроме того, чтобы впиться в ее губы поцелуем, – то понял бы, что заблуждается, что ревность уже во второй раз вынуждает его делать глупости.

Он же мог думать только о том, чтобы сжать эту женщину в объятиях и зацеловать до безумия, пока не насытит свою страсть, пока она не ответит на его безмолвное обвинение, не скажет, что это неправда. Но взгляд Беллы предостерегал – она на это не пойдет.

Если бы Лахлан пырнул ее кинжалом, боли было бы не больше. Белла не верила своим ушам. Неужели все мужчины одинаковы? Он не лучше ее супруга, ревнивого и подозрительного, который полагал, что большая грудь и чувственный рот обязательно делают ее распутницей.

Лахлан решил, будто все ее действия обоснованы их с Робертом связью. Как он мог до такого додуматься? Как мог поверить слухам?

Он ее совсем не знает. Но она-то хороша: так в нем обмануться? Почему решила – хотя бы на одну минуту, – что он другой, что может искренне полюбить ее?

Если он принимает ее за шлюху, что ж, она не станет его разубеждать. Дерзко вздернув подбородок, Белла встретила его настороженный взгляд глазами, исполненными неприкрытого соблазна, расправила плечи и для начала выставила для обозрения грудь – пусть любуется!

Он судорожно вздохнул, лицо его побелело, а в ней ожил женский инстинкт. Ее язык облизнул нижнюю губу, будто она была голодным пауком, который ждет, что обед вот-вот попадет в ловушку. Полуприкрыв глаза, Белла томно протянула:

– А вы думаете, что была еще какая-то причина?

О том, что совершила ошибку, она догадалась сразу, но, может, ей с самого начала все было известно и хотелось именно этого? Ей нужно было найти новую причину его ненавидеть, но она не знала, что Лахлан Макруайри не из тех, кого можно безнаказанно провоцировать.

Он сгреб ее в охапку и прижал к могучей груди, на которую Белла бросала восхищенные взгляды гораздо чаще, чем было позволительно. И теперь, оказавшись в его объятиях,