Елена Арсеньева - Царственная блудница Страница 35

Все эти представители интеллигенции и золотой молодежи имели весьма приблизительное представление о нравах и были весьма распущены. Провинциал д’Эон играл между ними весьма странную роль. Весьма скромного, его дразнили то «красотка», то просто «мадемуазель». Белокурый, голубоглазый, с нежной, прозрачной кожей и полным отсутствием даже признаков бороды и усов, с тонкой талией и маленькими руками и ногами, этот двадцатилетний адвокат и впрямь походил на юную девушку, зачем-то напялившую мужской костюм. Темперамент его был самый флегматический, и даже насмешки и поддразнивания приятелей не могли пробудить в нем желания броситься в водоворот тех сатурналий, которым охотно предавались его развращенные и циничные друзья. А между тем он очень нравился женщинам. Например, графиня де Рошфор готова была дать ему самые веские доказательства своего расположения, однако юноша нипочем не хотел их брать. Впрочем, ей хотя бы удалось добиться известного трепета д’Эона, когда она касалась его головы. Но на большее он никак не шел. Такова уж была его натура!

И вот однажды герцог Ниверне пригласил приятеля на маскарад, который давал в своем дворце. Д’Эону не надо было ломать голову, как одеться. Конечно, в женское платье! Участие в затее приняла графиня де Рошфор, которая взялась сама одевать неприступного кавалера, надеясь, что ее прикосновения возбудят его.

Ничего подобного! Д’Эон настолько вошел в роль, что и впрямь держался барышней-недотрогой.

Поглядев на переодетого д’Эона, герцог де Сен-Фуа немедленно предрек «красотке» грандиозный успех на балу. Он как в воду глядел, мужчины просто не давали проходу Лии де Бомон (именно тогда впервые было опробовано это имя)!

Отчего-то это весьма возбудило кавалера– мадемуазель. После бала он вернулся к графине де Рошфор, весь снедаемый непонятными желаниями. И когда прекрасная дама подступила к нему с намерением помочь раздеться, сменить юбку на панталоны, и поощрительно провела рукой по его голове, д’Эон наконец-то понял, чего ему так страстно захотелось!

Кончилось тем, что именно он раздел графиню де Рошфор, а не она его.

«Мадемуазель» наконец-то стал мужчиной!

О последней сцене наш герой предусмотрительно умолчал. Он понимал, что императрица прежде всего – женщина, а женщины терпеть не могут узнавать, что до них сердце их любовника принадлежало еще кому-то. Они ждут от мужчины опыта и изощренности, однако желают видеть его сердце этакой tabula rasa. Загадочные, загадочнейшие существа, право слово! Впрочем, д’Эон, который иногда принимал дамское обличье, относился к этим странностям вполне спокойно. А еще он умолчал о том, что господа де Конти и де Сен-Фуа были связаны с секретной службой маркизы де Помпадур. Узнав, что ей надобен агент для поездки в Россию – сверхсекретный агент, которому предстоит обмануть бдительность английской «черной лисицы» и преодолеть препоны, выставляемые Бестужевым! – они решились рекомендовать смелый ход...

Спустя три недели д’Эон был вызван в Версаль, где маркиза де Помпадур и принц де Конти от имени короля сделали ему предложение поступить на службу в тайную полицию и посвятить себя шпионажу во имя отечества и короля. Д’Эон пришел в восторг! Он внезапно понял, что нашел свое призвание. Оказывается, он принадлежит к числу тех людей, которые, как говорят французы, обожают «совать палец между деревом и корою», то есть вмешиваться в чужие дела. Желательно – в дела государственные. А после случайной интрижки с королем он ощутил себя настоящим авантюристом. И радостно кинулся навстречу новым интригам – в Россию...

Елизавета внимательно выслушала рассказ, не переставая поглаживать грудь и шелковистые плечи кавалера. «Сейчас она спросит, как я сделался l’espion, – подумал д’Эон с опаской. – А может, не спросит? Говорили, она не может надолго сосредоточиться на делах...»

– А скажи, милый, кто тебя научил так целоваться? – спросила она, когда кавалер умолк, и д’Эон понял, что, хотя Елизавета и впрямь не может надолго сосредоточиться на делах, опасаться ненужных вопросов все же стоит... Он вспомнил о мадам де Рошфор, но изобразил непонимающий вид:

– Как – так?

– Да так, чтобы кавалер ласкал даму своим язычком, когда целует ее, да мало того – чтоб оным языком ее языка касался?! Экое нахальство! – произнесла Елизавета с видом оскорбленной невинности.

Д’Эон подивился было этому ханжеству, вспомнив громкую славу императрицы и, к слову сказать, ее маменьки (да и папенька был хор-рош!), но потом сообразил еще кое-что. И в Париже, и здесь, в Петербурге, его уже предупреждали о загадочной, двойственной природе императрицы. Это была и распутница, и монахиня. По неутомимости в постели она могла дать фору любой полковой шлюхе, однако... однако в какой-то церкви она вдруг заметила, что ангелы, окружающие образ святого Сергия, слишком напоминают купидонов, – и тотчас приказала прокурору Святого Синода исправить этот недосмотр. Фрески церкви были переписаны.

Подумав об этом, Д’Эон отнесся к вопросу более снисходительно и пояснил, что это никакое не нахальство, а французский поцелуй. Во Франции все целуются так и только так!

– Разве ваше величество не согласны, что целоваться по-французски гораздо слаще, чем просто ласкаться губами, и любовники становятся друг другу очень близки, так близки, что ближе некуда?

Елизавета задумчиво кивнула:

– Французский поцелуй, говоришь?..

И она приникла к губам кавалера, как бы стремясь доказать ему, что вполне усвоила иноземную манеру целоваться, это во-первых, а во-вторых, что хочет стать ему очень-очень близкой... Д’Эон отвечал со всей возможной пылкостью, втихомолку мечтая о такой же близости между Россией и Францией, douce France, и ему казалось, что он держит в объятиях не русскую императрицу, а саму эту страну, такую загадочную, такую непостижимую, такую податливую... и такую недоступную!

Санкт-Петербург, дом английского посла Гембори,

1755 год

Елизавета смотрела на Гембори, с трудом подавляя испуг. Создавалось впечатление, что англичанин знает каждое слово, которое было произнесено во время этой нежной и очень, очень тайной сцены. Но откуда, каким образом?!

Ее мысли перебил возглас Бестужева, который, по всему, не был в курсе подлинной личности Лии де Бомон, а потому с интересом наблюдал все то, что происходило между ней и Бекетовым:

– Поглядите-ка, матушка-государыня, Никитка наш разошелся... да он не с ума ли сошел? Одичал в деревне напрочь! Кто ж так с дамами обращается?