Дженнифер Блейк - Цыганский барон Страница 35

— Напомнить ей, что есть на свете вещи помимо обязанностей гвардейца.

— Мне почему-то кажется, что она это знает.

— Под суровой внешностью скрывается нежная душа? Вы так думаете? Мне казалось необходимым достичь еще одной цели: не дать ей превратить меня в некую романтическую фигуру. Сейчас среди мужчин считается модным изображать из себя непонятые, тоскующие поэтические души, но у меня подобной склонности нет. У меня есть работа, и выполнить ее наилучшим образом я могу, не имея привязанностей. Да и в моей гвардии есть место только тем, кто ставит общее благо превыше всего, не выделяя никого в отдельности.

— Вы опасаетесь, что ради вас она может поставить под удар остальных? Но откуда исходит такая угроза?

Может быть, в его словах содержалось предупреждение для нее? Может быть, он давал ей понять, что у него вообще нет времени на флирт?

— Если бы мы знали, откуда исходит угроза, против нее можно было бы принять меры, и она перестала бы быть угрозой.

— Но почему вы считаете нужным…

— Вмешиваться? Ответственность за Труди лежит на мне. Я отвечаю за всех гвардейцев, а теперь вот еще и за вас. Что бы ни случилось с любым из вас, спрашивать будут с меня.

— Но кто будет с вас спрашивать?

— Я сам.

Спорить больше было не о чем, и Мара решила оставить этот разговор.

— И все же, мне кажется, урок оказался слишком жестоким для Труди.

— Она его усвоила. К тому же тут есть кому ее утешить. Не сомневаюсь, что вы ей посочувствовали, успокоили, подули на ее ранку, развеяли ее страхи.

— Это сделала Джулиана.

— Сестренка, должно быть, повзрослела, а я и не заметил. Не думал, что она найдет в своей душе сочувствие и жалость к такой самостоятельной особе, как наша Труди.

— И все-таки, что вы хотели доказать: что она слишком тверда или слишком уязвима?

— Еще одна заступница! Впрочем, я так и думал. Моя цель состояла в том, чтобы заставить ее задуматься, кто она такая на самом деле. Вот и все.

Они добрались до прихожей, ведущей в парадную гостиную и примыкающую к ней столовую. Лакей отворил дверь, и они прошли в нее.

— В таком случае, я полагаю, вы преуспели, — тихо сказала Мара.

— Может оказаться, что я преуспел даже чересчур. Как мне сдержать свою радость?

Она бросила на него пристальный взгляд и заметила, что его синие глаза, устремленные на нее, потемнели. Но на большее времени не оставалось: Джулиана была уже в гостиной, а вместе с ней Труди, наряженная в белую шелковую английскую блузку с жабо из тонких кружев, которую она заправила в форменные брюки.

Что имел в виду Родерик? Что промелькнуло на краткий миг в его глазах? Сожаление о том, что она не одобряет его действий? Но он нарочно добивался ее неодобрения! Или о том, что им по необходимости приходится держаться друг от друга на расстоянии? А может быть, увидев Труди в шелках и кружевах, он просто пожалел, что испортил хорошего солдата? Но он сам этого хотел! Он же сам сказал, что ей недостает женственности! Мара с досадой отказалась понимать его запутанную логику.

Она собиралась сделать еще одну попытку остаться с принцем наедине в этот вечер, но возможность так и не представилась. Сразу после продолжительного ужина Родерик увел всех из дому. Писатель Виктор Гюго устроил литературный салон у себя в доме на Королевской площади. Родерик заблаговременно получил приглашение на эту вечеринку, где можно было насладиться присутствием самых просвещенных и либеральных умов Парижа, причем в приглашении было оговорено, что он может привести с собой любую компанию.

— Гюго называет себя защитником свободы? — возмутилась Джулиана. — Лучше бы сразу заменил это слово на «распущенность»!

— Пуританство, дорогая моя сестрица, — это болезнь, которая сковывает и тело, и мозг. Неужели ты откажешь человеку в величии только на том основании, что он живет на три дома?

— Он содержит жену и двух любовниц — не многовато ли? И все они живут в двух шагах друг от друга, это просто неприлично! Что думают об этом сами женщины? Как они могут с этим мириться ради его удобств?

— Великим людям можно простить их маленькие слабости. Вспомнить, к примеру, Дюма с его жилетами.

— Помимо всего прочего! Говорят, он содержит целый зверинец, включая грифа стоимостью в пятнадцать тысяч франков, и батальон любовниц, которые сменяются с регулярностью дворцовой стражи, причем он делит их со своим сыном!

Но Родерик не стал вступать в спор. Ой подхватил сестру под одну руку, а Мару под другую и увлек их за собой, бросив через плечо:

— Вперед, дети мои!

7.

Собрание оказалось небольшим, но шумным и веселым. Гости собирались группами, спорили и жестикулировали или рассаживались по двое тут и там и вели тихие, сосредоточенные разговоры. Мадам Гюго расхаживала между гостями, знакомила их друг с другом, делала знаки слугам, сервирующим вино, сыр и пирожки. Сам Виктор Гюго держал тронную речь, сидя в огромном кресле у камина, а его слушатели — мужчины и женщины — расположились на ковре у его ног.

Просторный зал был обит красным штофом с восточным рисунком, мебель — темная и тяжелая, со множеством резных завитушек — состояла в основном из красных бархатных диванов и модных оттоманок. В черной чугунной люстре с шарами молочного стекла шипел газовый свет. Тяжелые, отделанные шелковой бахромой драпировки скрыли наступившую за окнами ночь. Такой же тяжелой тканью с бахромой были покрыты столы.

Мара стояла в уголке рядом с Этторе и Михалом. Она робела в незнакомом обществе, состоявшем сплошь из важных интеллектуалов, и была благодарна мужчинам, которые не бросили ее одну и терпеливо называли ей под шумок имена собравшихся знаменитостей. А шум кругом стоял оглушительный: каждый из гостей, судя по всему, был уверен в собственной правоте и готов перекричать оппонента в споре. Никто не лез за словом в карман, все так и сыпали отвлеченными рассуждениями, перебрасываясь умными фразами, как мячиками. Они обсуждали романы и пьесы, о которых Мара слыхом не слыхала, не говоря уж о том, чтобы их читать. Многие имена были ей незнакомы, хотя она не сомневалась, что все они — видные авторитеты в своей области.

— Не беспокойтесь, мадемуазель, — ободрил ее Этторе, когда она поделилась своими страхами с ним и с Михалом. — Половина людей в этом зале не понимает и десятой доли того, что говорит другая половина, но они все до единого притворяются, что прекрасно знают, о чем идет речь. Так принято.

Мара узнала Александра Дюма: он опять красовался в одном из своих чудовищных жилетов, на этот раз жуткого зеленоватого цвета желчи в яично-желтую полоску. Его круглое лицо сияло от удовольствия, он ел толстые куски сыра без хлеба и рассуждал о своей новой постановке «Гамлета». Неподалеку от него, но вне его кружка, расположилась женщина лет сорока с небольшим, скромно одетая в черное шерстяное платье с пелериной в серую и черную полоску. На эту даму Маре указали на улице сразу же по прибытии в Париж. Родерик тоже о ней упоминал.