Густав Даниловский - Мария Магдалина Страница 35

Никто не смел тронуться с места и только, когда Мария бросилась в пещеру с пронзительным криком: «Жив!», — все бросились за ней.

Стали развертывать пелены, окутавшие руки, ноги и лицо, а когда его раскутали, то он выглядел страшно. Бледный, почти зеленый, иссохший, как труп, и лишь легкое движение век и едва слышный шепот: «Иисусе» — говорили о том, что он живет.

Его взяли на руки и понесли домой. Около пещеры остались только Иуда и Иисус, бессильно опершийся о дерево. Крупные капли пота выступили у него на лбу, черты лица выражали крайнюю усталость. Иуда смотрел на учителя горящими глазами. Он не был уверен, действительно ли равви воскресил Лазаря или это был всего лишь один из частых обмороков больного, только более глубокий и продолжительный. Но Иуда прекрасно понимал и ценил нечеловеческую смелость и размах самой мысли о воскресении, восхищался высотой и мощью духовного напряжения самого учителя, так часто казавшегося ему слабым и колеблющимся человеком.

Он склонился к ногам Иисуса и смиренно с глубоким и искренним волнением проговорил:

— Учитель! Я верю, что ты, воскресающий мертвых, сумеешь побороть и живых, повергнешь их к стопам своим и победишь.

Весть о воскресении из мертвых, чудо, уже с давних пор не свершаемое ни одним пророком, жившее только в легендах о грозном Илии и об одаренном его плащом Елисее, взволновало народ до глубины души.

На другой день, когда Иисус отправился в Иерусалим, то около ворот, у подножия горы Елеонской, в деревушке Вифании, где собрались галилейские пастухи, его встретили восторженными кликами.

Мало того, они понесли его на руках, потом посадили на украшенную ковром ослицу и так торжественно вошли вместе с ним в Иерусалим, — Осанна Сыну Давида! Благословен Иисус из Назарета, грядущий во имя Господне! — кричали они, размахивая пальмовыми ветвями и устилая путь его своими плащами.

— Слава Мессии! Слава Христу! Спасителю! Да здравствует царь израильский! — крикнул чей-то голос.

— Да здравствует царь! — ведя ослицу под уздцы, кричал Иуда. — Царь! Царь!

— Царь! — крик, подхваченный многочисленной толпой, понесся по городу.

А Иисус в своей белой одежде, казалось, плыл по воздуху, его лучистые глаза сияли мягким светом, но лицо имело сосредоточенное, серьезное, тихое выражение.

Когда шествие подошло к ступеням храма, он сошел с ослицы и поднялся по лестнице. Гром восторженных кликов помчался за ним вслед.

— Вели им замолчать, вели им замолчать! — бросились к нему взволнованные священники.

— Если они умолкнут, то камни возопиют, — ответил спокойно Иисус.

— Камни, да, камни, — дерзко подтвердил Иуда. — Идемте. Эй! — и вся толпа ввалилась вслед за ним.

Иуда был уверен, что наступил момент именно самой рьяной атаки, но Иисус, войдя в храм, сложил руки, поднял глаза вверх и стал усердно молиться.

При виде этого шум утих, наступила внезапная тишина, и толпа стала постепенно рассеиваться. Когда же Иисус уже возвращался из храма, то из толпы от времени до времени, правда, неслись в честь его возгласы, но уже более слабые, а в тех кварталах города, которые были заполнены пришельцами из дальних стран и чужеземцами, где он был никому не известен, ему пришлось, как и всем другим, уступать дорогу богатым и знатным, переносить толчки, и лишь с большим трудом добрался он до Кедронской долины, до Гефсиманского сада, куда вскоре пришли и ученики, растерявшиеся в тесноте и давке.

— Учитель, народ превознес тебя сегодня, — весело говорил Петр.

— Да, — глухо ответил Иисус. — Но знайте, — говорил он, думая о смерти на кресте, — что я буду вскоре вознесен высоко над землей и только этим я привлеку всех к себе.

Ученики тревожно посмотрели друг на друга, а Иисус неожиданно спросил:

— Вы все здесь?

— Иуды не хватает, — ответил Матфей.

— Жаль, потому что я хотел всем сказать, что наступает час и настал уже, что рассеетесь вы каждый в свою сторону и меня оставите одного, но я не один, потому что Отец мой со мной. Доселе я говорил вам притчами, но теперь уже буду говорить вам прямо. Я исшел от Отца и пришел в мир и опять оставлю мир и иду к Отцу. Я уже не называю вас рабами, ибо раб не знает, что делает господин его. Но я назвал вас друзьями, потому что сказал вам все, что слышал от Отца моего. Не вы меня избрали, но я избрал вас и поставил вас, чтобы вы шли и приносили плод и чтобы плод ваш пребывал вечно… Сие заповедую вам, да любите друг друга, как я любил вас. Если мир вас возненавидит, если придется вам терпеть от сильных мира сего, если вас будут отдавать в руки грешников, клеветать на вас и гонять вас из города в город, то знайте, что меня мир ненавидит раньше вас, и вспоминайте о моих муках и страдании, Он остановился и добавил уже более спокойным тоном:

— Нам нужно поискать себе дом для вечера, чтобы мы смогли спокойно и вместе вкусить ягненка пасхального.

Иисус взглянул на небо, уже засиявшее звездами, и сказал;

— Идемте в Вифанию.

В глубоком молчании, но встревоженные и полные печали, шли за ним ученики. На вершине горы Елеонской Иисус остановился и взглянул на расстилавшийся у ног его город.

Была уже поздняя ночь, а город горел огнями, зажженными внутри домов, множеством фонарей и факелов на улицах, вереницей костров, разведенных вокруг стен. Со всех сторон доносилось даже сюда, словно глубокий подавленный стон, торжественное хоральное пение старинных гимнов Израиля. Сияли мрамором огромные балки, роскошные дворцы, а над всем высились белые, как снег, колоннады и лестницы роскошного храма и сияла, словно золотистое видение, его великолепная крыша.

— О, Иерусалим, — проговорил дрожащим, полным муки голосом Иисус, Иерусалим, избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе! Сколько раз хотел я собрать чад твоих, как птица птенцов своих под крылья, и они не захотели. И станет дом твой пуст, ибо настанут дни, когда окружат тебя враги со всех сторон, сровняют тебя с землей и не останется камня на камне от славы твоей.

На глаза его навернулись слезы. Иисус резко повернулся и торопливо пошел в Вифанию.

Невесело и молча прошел ужин, более скромный, чем всегда, ибо Марфа всецело была занята заботами о слабом Лазаре.

Мария была до такой степени расстроена всеми переживаниями последних дней, нервы ее были так напряжены, что от беспокойства и тревоги она прямо не находила себе места. Тишина, царившая в доме, действовала на нее так мучительно, что ей хотелось валяться по земле, кричать неистовым голосом, но голос не проходил через нервно схваченное судорогой горло, а жажда движения переходила в несносный, мучительный зуд.