Трейси Шевалье - Дева в голубом Страница 36

Такова была первая тайна в ее новой жизни.

В первое же Рождество, которое они отпраздновали в Мутье, Изабель обнаружила, что Святая Дева не забыла ее.

Тут было две церкви. Последователи Кальвина захватили католическую церковь Святого Петра, сожгли изображения святых и переделали алтарь. Вместе с каноническими обрядами исчезло аббатство, бывшее на протяжение сотен лет свидетелем множества чудес. Часовня, примыкавшая к нему, l'Eglise de Chaliиres, стала теперь приходом в Перфи, крохотной деревушке рядом с Мутье. Четыре раза в год, на праздники, жители Мутье ходили на утреннюю службу в церковь Святого Петра, а на дневную — в Перфи.

На первое Рождество семейство Турнье, все в черных костюмах, подаренных Паскаль и Гаспаром, отправилось в часовенку. Народу там было столько, что Изабель пришлось стать на цыпочки, чтобы хотя бы попытаться увидеть священника. Впрочем, вскоре она оставила эти попытки и принялась разглядывать настенную живопись над хорами. Картины были выдержаны в зеленых, алых, желтых и коричневых тонах и представляли собой изображение Христа с Книгой Жизни в руках и, чуть ниже, двенадцати апостолов. Ничего подобного Изабель не видела с самого детства, когда ей показали витражи и изваяние Мадонны с Младенцем.

Вновь поднявшись на цыпочки, чтобы разглядеть фигуры, написанные на уровне глаз, Изабель чуть не вскрикнула. Справа от священника было выцветшее изображение Святой Девы, печально вглядывающейся куда-то в даль. Хоть глаза и наполнились слезами, Изабель удалось не выдать своего состояния. Она смотрела на священника, время от времени переводя взгляд на картину.

Дева взглянула на нее, улыбнулась и тут же вновь приняла скорбное выражение. Никто, кроме Изабель, этой улыбки не заметил.

И это стало второй тайной.

С тех пор по праздничным дням Изабель прежде всего направлялась в Перфи, чтобы стать к Деве как можно ближе.

С весенним солнцем пришла третья тайна. Ночью снег растаял, и ручейки с гор побежали вниз, полня водою реку. Потом солнце появлялось на небе вновь и вновь, небо заголубело, трава пошла в рост. Двери и окна можно было держать открытыми, дети выбежали на улицу, дым рассеялся, Этьен жмурился на солнце, как сытый кот, и время от времени улыбался Изабель. Поседевшие волосы старили его.

Изабель радовалась солнцу, но оно же ее настораживало. Каждый день она уводила Мари в лес и тщательно осматривала ее волосы, вырывая любую рыжую прядь. Мари терпела и никогда не плакала от боли. Она только просила мать сохранить волосы, спрятать все увеличивающийся клубок в дупле ближайшего дерева.

Однажды Мари подбежала к матери и спрятала лицо у нее на коленях.

— Кто-то взял мои волосы, — прошептала она сквозь слезы, даже и в этот момент не забывая, что никто ничего не должен знать.

Изабель по очереди посмотрела на Этьена, Анну и мальчиков. Если не считать кислого выражения лица Анны, ничто не свидетельствовало о каких-либо подозрениях.

Вместе с Мари Изабель отправилась к дереву и, тщательно обыскивая дупло, заметила при свете солнечного луча птичье гнездо.

— Здесь! — показала она дочери.

Мари засмеялась и захлопала в ладоши.

— Берите! — крикнула она птицам, беря пучок волос за оба конца и позволяя ему медленно опуститься на землю. — Берите, они ваши! А я теперь всегда буду знать, где мои волосы.

Она закружилась и со смехом упала на землю.

Непрестанно звучал тонкий свист, похожий на птичью трель. Он был слышен в любом месте долины. Через какое-то время в него вплелись другие звуки — дребезжание и скрип немазаных колес какой-то повозки, подпрыгивающей на камнях где-то наверху; эти звуки эхом доносились до поля, где крестьяне сажали лен. Этьен послал Якоба разузнать, что происходит. Когда сын вернулся, он взял Изабель за руку и повел ее — семья тронулась следом — в дальний конец деревни. Там уже стояла повозка, окруженная толпой местных жителей.

Коробейник был невысокого роста, черноволосый, с бородой и длинными усами, хитроумно закрученными на концах; на голове у него, как перевернутое вверх дном ведро, сидела кепка в красно-желтую полоску. Коробейник устроился на самом верху целой кучи товаров, раскачиваясь с видом человека, который в своем деле не один пуд соли съел. При этом он ни на минуту не закрывал рот, говоря с таким странным певучим акцентом, что Изабель улыбнулась, а Этьен пристально посмотрел на него.

— Апельсины, а вот апельсины! Кому апельсины? Апельсины, маслины, лимоны из Севильи! А вот, кому нужен отличный медный горшок! Не угодно ли, кожаная сумка? Прошу вас, шнурки. Эй, красавица, они так идут к вашим туфлям! Берите! Не желаете ли и пуговицы в масть? А вот нитки, кружево, специально для вас, вы такого не видали еще! Берите! Желаете посмотреть? Пожалуйста, подходите, смелее, смотрите, трогайте, за огляд деньги не беру. А, это вы, Жак Ла Барб, bonjour encore![44] Слышал от вашего брата, что он скоро уезжает из Женевы, а сестра, говорит, все еще где-то около Лиона. И чего ей не жить с вами в таком славном местечке? А впрочем, дело хозяйское. Эй, Авраам Ружмон, вас в Бьене ждет лошадь. Отличное приобретение, собственными глазами видел. Вот уж прокатите свою красавицу дочь по деревне. А, и вы здесь, monsieur le régent,[45] я тут на днях вашего сына видел…

Так он и тараторил, передавая вместе с покупками приветы и пожелания. Люди смеялись и поддразнивали его; всем был мил и приятен вид знакомого человека, само появление которого всякий раз знаменовало либо конец суровой зимы, либо праздник урожая.

В какой-то момент он наклонился к Изабель.

— Que bella,[46] а вас я вижу впервые! Не угодно ли посмотреть на мой товар? — Он похлопал по рулону ткани подле себя. — Подходите, не стесняйтесь!

Изабель робко улыбнулась и опустила голову. Этьен нахмурился. У них не было ни копейки, ничего, меньше чем ничего, они были должны буквально всем в Мутье. Сразу по прибытии им дали двух овец, пару мешочков с семенами льна и конопли, одеяла, одежду. Возвращения долга никто не ожидал, но предполагалось, что и они будут так же щедры по отношению к новым беглецам. Так что сейчас они просто стояли, наблюдая за торговлей и поглядывая завистливо на кружево, новенькую упряжь, светлый льняной комбинезон.

Вдруг Изабель услышала, как коробейник упомянул Эль.

— Может, знает? — шепнула она на ухо Этьену.

— Только ни о чем не спрашивай, — прошипел он.

«Он просто не хочет знать, — подумала Изабель. — Но я-то хочу».

Дождавшись, пока Этьен с Анной уйдут домой, а Маленький Жан и Мари устанут носиться вокруг фургона и отправятся на реку, она подошла к коробейнику.