Александр Корделл - Поругание прекрасной страны Страница 36

— Господи Боже мой, — проговорил отец.

Туман поднимался клубами над согревающейся землей, а отец смотрел, щурясь, вдаль; косматое жаркое солнце вылезало из-за гряды гор, и тени деревьев на Крик-хауэлле становились все короче и чернее.

— Господи Боже мой, — повторил отец голосом, полным муки. — Одинока, одинока будет без него моя девочка.

— Йестин, — прошептал отец.

Он потряс меня за плечо, пробудив от мирного сна — сна о похоронах, красных мундирах и ружейных залпах. Я ошалело поднялся.

— Одиннадцать часов, — сказал отец. — Сходи во двор и принеси кирки.

Ночь была черна, как преисподняя, дул холодный ветер; я прошел через сад в курятник рядом с закутком Дай.

Беда с этими курами, когда их потревожишь на насесте, — раскричатся, носятся, этакие шары из перьев, сшибаясь друг с другом, жалуются петуху и поднимают такой галдеж, что того и гляди весь поселок разбудят. А петух у нас был хорош: грудь — как форштевень фрегата, хвост — как у призового павлина, а кукарекал так, что все куры в округе с ума сходили. Он устроился на ручке кирки и примеривался долбануть меня клювом, оберегая свой трон.

— Слезай-ка, ты, свинья, — сказал я, но он рассвирепел и два раза клюнул меня в руку. Тогда я огрел его кулаком, и он свалился. Одна кирка есть. Я потянулся за второй, но тут он опять набросился на меня как бешеный и давай орудовать шпорами.

— Что ты здесь копаешься — снестись задумал? — хмуро спросил отец, заглядывая в курятник со свечой в руке.

— Да вот воюю с проклятым петухом.

— Кончай возню. Шум тут подняли до небес. — Он оттолкнул меня и так двинул драчуна кулаком, что тот только через неделю очухался. — Забирай кирку и пошли. Мы с тобой собрались на тайные похороны, а не на птичью ярмарку в Ньюпорт.

Обернув кирки тряпками, чтобы они не звенели, мы направились по дороге к Вершине. У меня стыла кровь при мысли о том, что я сейчас увижу мертвеца. Кругом была холодная чернота, луна подглядывала за нами из прорехи в облаках, под деревьями притаились тени, слышались отчаянные крики каких-то маленьких зверьков — это ласки вышли на охоту. Как раз подходящая музыка для похорон. Мы поднялись к Тэрнпайку прошли мимо трактира «Гарндирус» и стали спускаться к канатной дороге. Там нас уже ждали безмолвные тени; изо рта у них валил пар, а глаза горели на мертвенно-бледных лицах. Могильщики были в сборе.

— Все спокойно? — спросил, подходя, Идрис Фор-мен.

— Как в могиле, — ответил Оуэн. — Но возле «Герба плавильщика» солдаты установили пост и всех обыскивают: нет ли оружия.

— А как в Лланфойсте?

— На пристани, слава Богу, ни души, кроме Гволтера, который дожидается катафалка, — ответил Оуэн, ухмыляясь.

— Нечего скалить зубы, — сказал Идрис, — может, к утру сам ляжешь рядом с Беннетом.

— Очень может быть, — отозвался Оуэн, подняв голову, — но, на мой взгляд, все это чертовски глупо, Идрис! Подумать только! Шесть человек рискуют шкурой из-за мертвеца, которому яма в горах, видите ли, больше по вкусу, чем в долине. Какой смысл?

— О смысле уж которые поумней тебя подумают, — сказал Идрис, — а ты приложи-ка ухо к канату и послушай, не идет ли вагонетка.

Гора содрогалась под ударами молотов Гарндируса, и издалека доносилась унылая песня грузчиков-ирландцев. Внизу в кромешной тьме спали фермы Лланфойста, подмигивая звездам своими слепыми окнами, а Абергавенни казался городом мертвых, задохнувшимся в петле Аска, который поблескивал и мерцал в неверном свете луны. Отец шепотом говорил, что красномундирники весь день рыскали по поселку и допрашивали жителей: искали оружие по приказу главного судьи графства. Заводчики создают свои отряды волонтеров из лояльных служащих, в бреконский гарнизон прибыло пополнение. Быть драке, Господи, помилуй нас грешных, сказал Грифф. Уж не знаешь, что лучше: чтобы нищий сброд тебя вздернул или чтоб солдаты пристрелили. Наглядишься на все эти союзы, да на «шотландских быков», да на хартии и думаешь, что, уж пожалуй, безопасней стоять за Георга Четвертого или кто там сидит на троне. Слышали, что из Ньюпорта на телегах везут испанское оружие? — спросил Оуэн. Солдаты ходят по поселку от двери к двери, допрашивают и обыскивают дома, сказал Идрис. Ирландцы, как всегда, держат язык за зубами: станет себе, опершись на лопату, и молча смотрит, как солдаты обшаривают его дом, а у самого под половицами спрятаны пули и порох, а если ему покажут деньги, то только плюнет на порог. Дигу Шон Фирнигу который в пьяном виде разболтает все на свете, не дают пива ни в одном кабаке в округе. А к Гриффу Хоуэллсу — у него сейчас не дом, а чистый арсенал, сказал Оуэн, — привели сумасшедшую миссис Джереми Джонс, подложили ей под рубаху подушку и приставили двух повитух; лейтенант пришел, ему говорят — рожает; как она принялась орать, он давай бог ноги. И все, спасибо, жена придумала, добавил Грифф.

— Тише, — зашипел Идрис. — Вагонетка идет.

— Как раз полночь, — сказал отец. — Если это Беннет, то он мертвый стал более точным, чем был живой.

В жутком безмолвии гор я слушал, как из долины к нам приближается мертвец. Как странно — вот ведь живого я его не боялся, а мертвый страшен. Все наводило ужас: гудение канатов, бледные лица стоящих рядом. Груженная камнями вагонетка уходила вниз, и все яснее можно было различить очертания вагонетки, идущей кверху, перевесившуюся через борт руку, мертвый кулак, стучавший по железу, — Беннет не смирился и после смерти; белая рука в шелковой сорочке, выстиранной руками Морфид, глухо ударялась о стенку вагонетки, которая, дергаясь и раскачиваясь, подкатила к блоку. Отец тут же сунул тормозной клин под колеса. Из ее черного нутра показались голова и плечи мистера Гволтера — словно медведь вылез из берлоги.

— В Лланфойсте спокойно? — спросил Идрис.

— Как в могиле, — ответил, вылезая, Гволтер. — Эти английские ребята — молодцы. Как они пронесли его из церкви, когда в городе на каждом шагу красномундирники, уму непостижимо. Видит Бог, нам бы такие товарищи пригодились. — Он вздрогнул. — Пробрало же меня, я тебе скажу, Идрис, всю дорогу смотрит на меня стеклянными глазами. Ну, ребята, подсобите его вынуть.

Еще не совсем оправившийся от побоев Гволтер стал, кряхтя, вытаскивать покойника. Отец бросился ему на помощь.

— Иди сюда, — сказал он мне. — Мертвецов бояться нечего. Вроде человек спит и застыл, потому что с него свалилось одеяло.

Я кивнул; меня била дрожь.

— Посветите кто-нибудь, Бога ради, — прошептал Оуэн. — Темень — хоть глаз выколи, не пойму, что мне попалось — рука или нога.

Мне попалась рука.