Александра Соколова - Царский каприз Страница 36

— Не знаю, право! Ее семейная жизнь, насколько мне известно, сложилась не особенно удачно, и ей нет оснований хлопотать о том, чтобы быть ближе к мужу.

— Что же, он изменяет ей или она ему?

— Нет, о ней я ничего дурного не слыхал. Что же касается самого Несвицкого, то его чудеса даже изменой называться не могут!.. Это прямо-таки что-то до крайности непостижимое.

— Ведь сам же ты сосватал ей такого жениха! — пожал плечами государь.

— И очень рад, что сделал это! Это помогло ее матери спокойно сойти в могилу. Она ставила честь имени и репутацию дочери выше всего в мире…

— И во имя этого затянула на шее дочери мертвую петлю?

— Дочь сама выбрала эту петлю. Никто не виноват в этом.

— Ты, я замечаю, как будто недоволен твоею протеже или слегка разочарован ею? — улыбнулся император.

— Да я никогда и не был очарован ею! — нехотя ответил великий князь.

До него стороной доходили слухи о зарождавшемся романе молодой красавицы и элегантного карьериста флигель-адъютанта, которого великий князь ставил не многим выше Несвицкого.

— Что же, она утешается понемногу? — продолжал государь.

— От чего? От потери матери? Не думаю! Слишком велика была потеря и слишком мало времени прошло.

— А от измены мужа?

— Это никогда особенно не огорчало ее.

— Ты оставил ей пенсию матери?

— Да, с твоего разрешения, — ответил великий князь.

— Но на время, а не пожизненно?

— Ты не позволил оставить пожизненно.

— И теперь вновь подтверждаю свое запрещение! Времена переменчивы… Я не сторонник ничего нескончаемого.

— Пожизненная пенсия не представляет собой нескончаемого явления!

— Я говорю о пределах моей власти; смерть не от меня зависит!

Великий князь пристально взглянул на государя и произнес:

— Знаешь ли, ты порой удивительно напоминаешь мне брата Константина!

— Чем это?..

— Он тоже, в порыве властолюбия, находил, что власть царей недостаточно широка, и что их права должны были бы переходить за пределы гроба!

— Нет, с тобой сегодня положительно нет возможности разговаривать! — махнул рукой император. — Ты даже ко мне придираешься!..

— Полно, брат!.. Могу ли я и смею ли…

— Ну, это уже совсем дико! Что за слово между нами — «смею»?.. Мне грустно, что ты «хочешь» говорить мне неприятные вещи, а «смеешь» ты говорить все, что хочешь!..

— О, нет, далеко не все!.. Если бы я действительно считал себя вправе все говорить…

— То что было бы?

— Я громко, смело и неустанно говорил бы тебе против тех из твоих фаворитов, которые своими поступками бросают тень и на твое царствование, и на самого тебя, которые потворствуют всем твоим капризам, преклоняются перед всеми твоими ошибками и помогают тебе в том, что не должно встречать ни одобрения, ни поддержки.

— Да о чем, о чем именно хотел бы ты сказать?

— Ах, всего не перечислить!.. Но возьмем хотя бы мысль об учреждении и утверждении твоего третьего отделения, которое мрачной страницей врежется со временем в историю твоего царствования.

— Что ж, по-твоему, дать волю всем этим верхоглядам, которые поставили себе задачей переформировать Россию? У них мне учиться прикажешь и им прикажешь уступать?

— Уступать самодержавный император никому не должен и не может, но между уступкой и теми наказаниями, до которых доводит третье отделение, есть целый мир расстояния. Не сами эти, как ты их назвал, «верхогляды» ступили на тот ложный путь, вконец сгубивший их. Этот путь был указан нашим покойным братом Александром, который первый ступил на ложный путь масонского учения! Не зла желал он России, за благо которой был готов положить свою державную душу… Напротив, он всецело заботился о ее благе, а между тем не изжить нам того зла, какое посеяли среди нас его великодушные, но ложно направленные порывы, его благие, но ложно принятые предначертания! «Благословенным» назвал народ блаженной памяти императора Александра Первого, но много-много тревоги внесло его благое царствование в историю России!..

— Ты, стало быть, оправдываешь и врагов родины, и бунтовщиков, кровью верных слуг царских обагривших свои святотатственные руки в навсегда памятный мне день четырнадцатого декабря?

Великий князь поднял голову и, гордо выпрямившись, произнес:

— Нет!.. Врагов России и врагов моего государя я оправдывать не могу! Мертвых я не сужу — их Бог судил! За живых я не стоял и не стою, но не могу не признать, что в роковом деле упомянутого тобою дня было меньше сознательного зла, нежели несчастного заблуждения!.. Они не против царя восставали; они боролись против ложно понятой царской службы, и, даже рискуя твоим царским гневом, я все же не могу не сказать, что ты ошибочным выбором близких слуг престола подчас способствуешь тому преступному озлоблению, которое продолжает на святой Руси безумное дело, начатое в роковой день четырнадцатого декабря.

— Ты… слишком много берешь на себя!.. — гневно начал император.

Великий князь не дал ему докончить.

— Казни, но выслушай! — властно произнес он. — Давно лежит у меня на душе правдивое слово… не осуждения, нет! — осуждать тебя я не могу и не смею, я слишком уважаю и слишком люблю тебя для этого, — а преданной, святой, глубоко прочувствованной правды!.. Взгляни беспристрастно вокруг себя и ты сознаешь, что ни Милорадовичей, ни Стюрлеров вокруг тебя нет, а те, кто окружает тебя теперь, не положат своей жизни за твое личное благоденствие и славу!.. Не останавливай меня, дай мне договорить! Наверно, больше никогда мне не придется держать перед тобой такую смелую и убежденную речь!.. Ты можешь ответить на нее своим гневом, можешь снять с меня надетые тобою ордена… но мое вещее слово ты дослушаешь до конца, и придет час в твоей державной жизни, когда ты вспомнишь и этот момент, и этот разговор! Твоя власть велика, но пользуйся ею сам так, как подобает монарху с сильной волей и твердым, непреклонным умом!.. Я не дерзаю входить в то, что составляет предмет высших предначертаний самодержавного владыки русской земли, я преклонюсь перед актами державной власти императора, но перед близким и дорогим мне братом я прямо, с любовью открываю свою скорбную душу и смело и открыто говорю: удали от себя дурных и порочных советников, закрой свое ухо на их льстивые речи!.. Пойми, что то, что простительно им, непростительно тебе, и вспомни, что для всех нас за гранью жизни настанет только строгий суд Божий, а над твоей коронованной головой встанет еще и строгий суд истории!.. Я никаких имен не называю, никаких увлечений в вину тебе как человеку не ставлю, но как императору я смело говорю: не следует тебе быть хоть сколько-либо злопамятным по отношению к слабой женщине за то, что она не изменила правилам, внушенным ей с самого раннего детства. Ты лично, брат, на это не способен! Я знаю это!.. Тебя подталкивают на это со стороны. Удали же своих дурных советников и очисти свое славное имя от каких бы то ни было, даже малейших нареканий!..