Элизабет Вернер - Фея Альп Страница 37

– Эрна! – воскликнул инженер с угрозой.

– Что? – резко спросила она.

Напоминание подействовало; Эльмгорст принудил себя к самообладанию и спокойнее произнес:

– Фрейлейн фон Тургау, вы считаете, что со дня смерти вашего отца обязаны ненавидеть меня, и заставляете меня с лихвой искупать мою мнимую вину. Ну хорошо, я готов сносить вашу ненависть, если это необходимо, но презрения вашего я не снесу. Я не стану больше терпеть это холодное презрение, которое постоянно вижу в ваших глазах, вы умеете разить взглядом, но, прошу вас, не доводите меня до крайности.

Видимо, этот холодный, расчетливый человек, обладавший таким железным самообладанием, в самом деле, был доведен до крайности. Он дрожал от лихорадочного волнения, роковое слово поразило его, как страшный удар.

– Уж не хотите ли вы заставить меня уважать вас? – спросила Эрна.

– Да, беру небо в свидетели, я заставлю вас! – воскликнул Эльмгорст. – Заставил же я признать мои права на уважение того надменного эгоиста, который презирает деньги только потому, что у него их сколько угодно, и который выдает за идеализм свое мечтательное, праздное наслаждение жизнью. Вы видели, как он замолчал, когда я сослался на свой труд. Конечно, он не знает, что значит быть бедным, что значит смотреть в лицо безжалостной суровой действительности. Я же досыта насладился этим в своей полной лишений молодости, мне жизнь отказала во всякой поэзии, во всяких идеалах. Я чувствовал в себе силы создать что-нибудь великое в своей области, а должен был отдавать их будничной работе; я должен был сгибаться перед людьми, в духовном отношении стоящими неизмеримо ниже меня, должен был просить там, где теперь приказываю.

Проект Волькенштейнского моста, которому теперь удивляются, был десять раз высокомерно отвергнут, потому что у меня не было протекции, потому что бедного и неизвестного человека всегда рады затереть. Но я хотел выдвинуться, несмотря ни на что, не ради денег, не из желания лениво наслаждаться жизнью, а для того, чтобы иметь возможность творить свободно, чтобы мне не мешали людское пренебрежение и жалкая зависть. Вот там вы видите мое создание! – Он указал на узкую дорожку, бегущую через темную пропасть и точно посеребренную светом луны. – Вы можете ненавидеть его за то, что ваш родной дом должен был уступить ему место, но даже вас оно заставит, по крайней мере, уважать его творца.

Это была опять гордая, смелая речь, которой Вольфганг Эльмгорст заставлял умолкать своих противников и всюду одерживал победу, но здесь он не победил. Эрна встала и стояла перед ним с высоко поднятой головой, ее глаза смотрели все тем же взглядом, который он не мог вынести.

– Нет, – сказала она твердо и холодно, – именно ваше создание и произносит над вами приговор. Тот, кто мог создать этот шедевр, должен был иметь мужество довериться собственной силе и идти вперед самостоятельно, потому что он нес свою будущность в самом себе. Дядя признал ваш талант задолго до того, как вы просили руки его дочери, он открыл вам дорогу, и вы могли бы достичь цели и без него. Впрочем, это потребовало бы времени и труда, а вы хотели одержать победу сию минуту.

Вольфганг посмотрел на взволнованное лицо молодой девушки долгим, тяжелым взглядом.

– Да, хотел, – мрачно сказал он, – но заплатил за победу дорогой ценой, может быть… слишком дорогой.

– Ценой своей свободы, а когда-нибудь, может быть, заплатите еще и ценой чести!

– Эрна! – Вольфганг судорожно сжал ее руку. – Берегитесь! Я не переношу оскорблений.

– Я вас не оскорбляю, а только говорю то, в чем вы еще не признаетесь самому себе. Вы думаете, что союз с таким человеком, как мой дядя, пройдет вам даром? У вас есть еще честолюбие, он же давно покончил с ним, для него имеет значение только нажива. Правда, дядя уже приобрел миллионы, и золото продолжает сыпаться в его руки, но ему этого мало. Грандиозность предприятий для него ничто, главное – они должны приносить деньги, и этого он и от вас потребует, как только вы очутитесь вполне в его руках. Вы не будете больше творить, вы должны будете только приобретать.

Вольфганг мрачно смотрел в землю; он знал, что Эрна права, он давно понял Нордгейма, но его гордость возмущалась против роли, которую ему отводили.

– Вы считаете меня таким бесхарактерным, что я не сумею отстоять свою самостоятельность? – спросил он. – У меня есть воля, и, если понадобится, я выкажу ее в любом случае.

– Тогда вам предложат на выбор или то, или это, и вы покоритесь. Вы не захотели идти по одинокому, гордому пути, которым шло такое множество великих людей, не имея ничего, кроме таланта и веры в себя. Мне же, – глаза молодой девушки вспыхнули страстным вдохновением, – всегда казалось, что уже в самой борьбе и стремлении вперед должно заключаться счастье, даже большее счастье, чем в достижении цели. Подниматься все выше, чувствовать, как растут силы с каждым шагом, который ты делаешь вперед, с каждым препятствием, которое ты одолеваешь, и наконец оказаться наверху с сознанием победы, которой ты обязан единственно самому себе! Я часто испытывала это чувство, взбираясь на какую-нибудь вершину, и ни за что не позволила бы втаскивать меня чужим рукам.

Охваченная восторженным волнением, Эрна стояла перед своим собеседником снова как свободное дитя гор, пылкое и в любви, и в ненависти, которое он встретил когда-то на склонах Волькенштейна. Они вместе выдерживали тогда бурю, в его ушах еще раздавался радостный смех тогдашней Эрны среди бушующей непогоды, и вдруг ему показалось, что он был тогда счастлив, как никогда уже не был счастлив с тех пор.

– И вы могли бы полюбить человека, который таким образом шел бы к цели? – спросил он наконец, и в голосе его слышалась сдержанная мука. – Вы не покинули бы его в трудах и опасностях, быть может, даже в падении? Отвечайте, Эрна! Я должен это знать.

Молодая девушка слегка вздрогнула, но блеск в ее глазах померк, по лицу ее как будто пробежало дуновение холода, и таким же холодом веяло от ее ответа:

– К чему этот вопрос? Он опоздал! Я знаю одно: человека, который отказался от своей любви, растоптал ее ради денег, манивших его в руках другой женщины, и предпочел купить себе будущность, потому что у него не хватило мужества завоевать ее, такого человека я никогда не полюбила бы, никогда!

Она глубоко перевела дух, точно сбрасывая этими словами давившую ее тяжесть, и отвернулась от Эльмгорста.

Грейф вдруг начал выказывать признаки беспокойства и повернул голову к лесу: он чуял приближение людей, которое не могли еще слышать другие, но его хозяйка поняла его.

– Они идут? – спросила она вполголоса. – Пойдем им навстречу, Грейф.