Елена Арсеньева - Царственная блудница Страница 37

– Грязный развратник! – дрожа от злости проговорила, словно выплюнула, Елизавета Петровна. – Они оба – грязные развратники! – С трудом перевела дух, отпихнув Мавру Шувалову, которой, видимо, взбрело в голову, что государыня недалека от обморока, и которая лезла к ней с веером, так ретиво им размахивая, что локоны на мраморном императрицыном лбу растрепались. – Сейчас я в гостях и ничего не стану предпринимать в чужом доме, но, клянусь, в своем дворце я ничего подобного не потерплю! Михаил Илларионыч! – окликнула она потрясенного Воронцова. – Потрудись довести до сведения мсье и мадемуазель д’Эон, – она выделила имя голосом, – что в их, – опять выделила голосом, – услугах я более не нуждаюсь. И чтоб ни слова о них более! Вас это тоже касается, господа! – Императрица поочередно оглядела Шуваловых. – Кто за них вступится, рискует опалою, да пресерьезною! – И тут она сорвалась на крик: – А об этом содомите Бекетове... об этом развратнике ежели от кого услышу, голову тому рубить велю, даром, что клятву нарушить придется!

И воцарилась тишина всеобщего оцепенения...

А жаль, между прочим, что она не воцарилась несколько раньше, потому что тогда все слышали бы звук пощечины, которой был награжден Никита Афанасьевич, а также разговор, который состоялся между ним и той особою, которой он оказывал такие недвусмысленные знаки внимания.

– Вы ведете себя как последняя скотина, сударь! – прошипела оная особа. – Как вы смеете?! Вы сумасшедший?

– Да бросьте, мадемуазель, то есть мсье, – ухмыльнулся Бекетов, изо всех сил стараясь не выходить из принятой на себя роли и следовать установлениям Гембори. – Судя по отзывам знатоков, подобные манеры вам весьма по вкусу.

– Мне по вкусу, когда со мной обращаются, как с драной козой? – взвизгнула мадемуазель де Бомон. – Точно, вы сумасшедший. И каких еще знатоков вы имеете в виду?!

– Да тех, кто прежде меня лазил к вам под юбку, – огрызнулся Бекетов, вконец замороченный тем, что происходило, а главное, что все происходило как-то вовсе, воля ваша, не так.

– Ах вот оно что, – холодно протянула странная француженка. – Ну, коли они дали вам такие инструкции, то должны были также предупредить, что за их точным исполнением воспоследует.

– А что? – простодушно спросил Никита Афанасьевич.

– А вот что! – был ответ, а вслед за этим он получил ту самую пощечину – надо сказать, преизрядную, – от которой у него зазвенело в ушах, все смешалось в глазах, а сам он покачнулся.

Как-то раз, идя в рукопашную, Никита Афанасьевич столкнулся с прусским гренадером под семь футов росту и не с одной, а словно бы с двумя косыми саженями в плечах. Гренадер вырвал у полковника Бекетова саблю, переломил через колено, а самого его ударил в подбородок. Конечно, Никита Афанасьевич был бы убит на месте, кабы именно в это мгновение голову гренадеру не снесло пушечное ядро, которое очень удачно пролетело рядом и упало наземь, так и не разорвавшись. И Бекетову досталось лишь легкое касание гренадерского кулака. Но мозготрясение было таким же, какое он испытал сейчас. Конечно, оно оказалось усугублено словами, сопровождавшими пощечину:

– Дуэль. Завтра же. На шпагах, на пистолетах – мне все равно.

– Меня сумасшедшим называете, а сами каковы же? – усмехнулся Бекетов. – Чтобы я шпагами мамзель пырял?! Для этого у меня другое орудие есть. Задеру юбку, поставлю раком, poser б la cancer, – это выражение он употребил в вольном, ну очень вольном переводе на французский! – да и засажу по самые...

Никита Афанасьевич и сам понять не мог, почему эта странная мамзель производит на него такое воздействие, почему в ее присутствии ему хочется вести себя как пьяному солдафону. Очевидно, потому что в ней, оказывается, крылась причина всех неприятностей, которые постигли в последнее время Бекетова с Афоней. Они подверглись шантажу именно из-за этой мамзели! Она была француженкой, она привезла этот проклятущий договор, неугодный Гембори!

Однако ответ на его грубость последовал незамедлительно, и этим ответом была вторая пощечина, вполне достойная первой по силе воздействия, а потом француженка ядовито произнесла:

– Если уж говорить об орудиях, то неведомо, кто из нас лучше вооружен!

После этих слов она обеими руками схватилась за свои шелковые юбки и подняла их вместе с кринолином и батистово-кисейными нижними юбками – подняла всего на мгновение, но так высоко, что Бекетов успел увидеть все то, чего в свое время невзначай коснулась шаловливая рука французского короля. Напомним: Лия де Бомон как порядочная женщина... или не порядочная, или не женщина... не носила панталон, а значит, Никита Афанасьевич имел возможность понять, что наименование «мсье» весьма подходило к этой странной мамзели.

– Вот так! – с ненавистью проговорил мсье, опуская юбки. – И еще неизвестно, господин Бекетов, кто кого poser б la cancer!

И, печатая шаги, как если бы шел в ботфортах, а не в атласных туфлях на трехвершковых каблуках, он вышел из комнаты, оставив Бекетова в полном потрясении.

Тем временем императрица, разгневанная, тяжело переводящая дыхание, вдруг поймала чей-то пристальный взгляд, к ней обращенный.

Елизавета повернула голову и увидела высокого и превосходно сложенного человека, одетого в роскошный шелковый камзол и столь обтягивающие кюлоты, что у обладателя менее совершенных ног они смотрелись бы нелепо. Камзол бы нежно-голубой, кюлоты нежно-золотистые. Виднелся лиловый жилет с розовыми жемчужными пуговицами и очаровательное жабо цвета недозрелого абрикоса. Все это вызывающее смешение, как ни странно, смотрелось великолепно, уживалось мирно, словно цветы в букете.

У незнакомца было белое, румяное, умело припудренное и ухоженное лицо мужчины, который знает о том, что он удивительно красив, который холит и лелеет свою красоту, как драгоценный дар. Однако, несмотря на все ухищрения, сразу становилось понятно, что первая молодость его уже миновала.

Сколько ему? Лет пятьдесят? Да, около того. Видимо, в молодые годы был подлинный красавец. Можно представить, сколько времени он проводил перед зеркалом, этот Нарцисс!

Отведя глаза, Елизавета Петровна увидела рядом Гембори. Ей хотелось скрыть свою неловкость, неприязнь к английскому посланнику, в доме которого произошел такой скандал, поэтому она спросила первое, что пришло в голову:

– Кто этот господин?

– Ну, это некий мистер Колумбус, – небрежно пожал плечами Гембори, – который прибыл с приватным поручением из Лондона. Он у нас нечто вроде курьера для особых поручений. Направляется в Париж.