Евгения Марлитт - Наследница. Графиня Гизела Страница 37

— Вон! — закричала, не владея собой, госпожа Гельвиг.

— Нет еще, тетечка, — заявила советница. — Ты не должна упускать этого удобного момента. Господин адвокат, вы прекрасно исполнили свою обязанность как страстный любитель музыки, теперь я прошу вас допросить эту особу с таким же старанием о том, где находятся недостающее серебро и драгоценности. Если кто-нибудь участвовал в укрывании их, так это, несомненно, она!

Адвокат подошел к молодой девушке, судорожно схватившейся за дверь, и, предложив ей с поклоном руку, сказал приветливо и серьезно:

— Позвольте проводить вас в дом моей матери.

— Ее место здесь! — громко и решительно произнес вдруг молчавший до сих пор профессор. Он стоял, выпрямившись, около Фелиситы и крепко держал ее руку.

Молодой Франк невольно отступил назад — оба молча обменялись взглядами, в которых не оставалось и следа от прежней дружбы.

— Браво! Два рыцаря за раз! Очаровательная картина! — воскликнула советница, захохотав.

— Кажется, мне сегодня второй раз приходится напоминать прошедшее, — прервал молчание сильно раздраженный адвокат. — Ты должен припомнить, Иоганн, что по отношению ко мне ты совершенно отказался от своей власти…

— Я не отрицаю этого, — ответил профессор. — Если ты хочешь иметь точное объяснение моей непоследовательности, то я к твоим услугам, но только не здесь.

Он увлек молодую девушку в сад.

— Вернитесь теперь в город, Фелисита, — сказал он, и его серо-стальные глаза так сердечно смотрели на молодую девушку. — Это будет ваша последняя борьба, бедная Фея! Еще одну ночь вы должны пробыть в доме моей матери, а с завтрашнего дня для вас начнется новая жизнь!

XXIV

Фелисита быстро покинула сад. Профессор ошибался: не только ночь, но и вечер не должен застать ее в купеческом доме… Теперь наступил момент, когда она может проникнуть в комнату тети Кордулы. В аллее она встретила старую кухарку, несшую в сад ужин, в доме, значит, оставался один Генрих. Она вошла в людскую и взяла ключ от кладовой.

— Что ты хочешь делать, Феечка? — удивленно спросил Генрих.

— Хочу вернуть твою честь и мою свободу! Карауль хорошенько дом, Генрих!

— Но ты не сделаешь какой-нибудь глупости, Феечка? — закричал он ей вслед, но она уже не слышала.

Над головой Фелиситы стонал и свистел ветер, когда она шла по верхнему коридору. Она высунула голову в окно. Вихрь захватывал дыхание, заставив ее отступить на мгновение. Фелисита переждала, когда пройдет порыв ветра, и вылезла на крышу. Если бы в этот момент кто-нибудь видел появляющееся из окна бледное красивое лицо с крепко сжатыми губами и грустным, но решительным выражением, то понял бы, что молодая девушка вполне сознает страшную опасность, которой она подвергается.

Она пробежала по скрипящим под ее ногами черепицам, и у нее ни на мгновенье не потемнело в глазах. Но бушующий ветер не давал передышки: послышался резкий свист, и вихрь обрушился на дом с новой силой. Дверь на галерею распахнулась, горшки с цветами упали на пол, и старые стропила застонали и задрожали под ногами Фелиситы. Она успела уже достигнуть галереи и схватилась за перила. Вихрь рвал ее волосы, точно хотел развеять их по воздуху, но сама она стояла твердо. Наконец она смогла перелезть через перила и была на галерее…

Сзади нее бушевала и свирепствовала непогода, но Фелисита ничего не слышала и не думала об обратном пути. Опустив руки, стояла она в комнате, обвитой плющом: она видела ее в последний раз… Спокойные белоснежные бюсты на стенах, такие знакомые, казались теперь чуждыми. Некогда они оживляли эту комнату, а теперь служили простым ее украшением; они одинаково равнодушно смотрели и на молодую кокетливую советницу, и на залитое слезами лицо молодой девушки. В общем комната выглядела, однако, такой же уютной, как и при жизни тети Кордулы. На рояле не было ни пылинки, цветы оставались такими же свежими, и уход за ними, видимо, был хороший. Только у окна вместо рабочего столика стоял письменный стол профессора.

Краска стыда залила лицо Фелиситы. Она стояла, как вор, в его комнате. Кто знает, какие письма и бумаги лежали на его столе. Он беззаботно оставил их, у него ведь был в кармане ключ от комнат…

Молодая девушка бросилась к старому шкафу. На боковой его стенке среди резных украшений прятался почти незаметный металлический штифтик. Фелисита крепко нажала его, — и дверца потайного отделения открылась. Там в знакомом порядке хранились недостающие драгоценности, в углу стояла коробка с браслетом, а рядом с нею и маленький серый ящичек…

Фелисита вынула его дрожащими руками, он был нелегок… Что в нем было?

Она осторожно открыла крышку — в ящике лежала книга, переплетенная в кожу. Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться, что книга была не напечатана, а вся исписана.

«Иосиф фон Гиршпрунг, студент философии» — стояло на первом листе… Это был дневник студента, сына сапожника, из-за которого тетя Кордула рассердила своего отца и довела его до смерти. Писавший заполнял только одну сторону каждого листа, оставляя другую, вероятно, для заметок, и эти листы были исписаны изящным почерком старой девы. Фелисита прочла несколько строк. Глубокие, оригинальные мысли, выраженные сильно и кратко, приковали ее внимание и заставили задуматься. Это был, должно быть, удивительный человек, с ясными суждениями и пламенным сердцем, полным страстной любви. Потому-то его и любила Кордула, дочь строгого купца… Она писала:

«Ты навеки закрыл глаза, Иосиф, и не видел, как я стояла на коленях у твоей постели и до боли ломала руки, умоляя Бога сохранить тебя. В бреду ты непрерывно называл мое имя, то любовно и ласково, то негодующим тоном, и когда я говорила с тобой, ты не узнавал меня и отталкивал мою руку.

Ты умер в уверенности, что я нарушила клятву, и когда все кончилось и тебя унесли, под твоей подушкой я нашла эту книгу. Она рассказывает мне о твоей любви, но ты сомневался во мне, Иосиф!.. Я напрасно ждала хоть одного сознательного взгляда — он убедил бы тебя, что я верна тебе. Что может быть ужаснее вечной разлуки с любимым человеком — без примирения? Все наказания за страшнейшие преступления — ничто по сравнению с той мукой, которая терзает меня день и ночь.

Твоя душа витает теперь в бесконечном пространстве, я же скитаюсь еще по бедной, маленькой земле и не знаю, можешь ли ты бросить взгляд на прошлое?… Я ни с кем не могу говорить о моей душевной боли, да и не хочу, ведь нет человека, который понял бы мою утрату. Никто не знал тебя так, как я! Но надо, наконец, рассказать, как все это случилось. В этой книге ты излагал свои мысли, и в них слышится ласковое, оживляющее дыхание бессмертной любви ко мне, Иосиф… Мне кажется, что ты сам говоришь мне все, что здесь написано, своим милым голосом… Я хочу отвечать тебе здесь, на тех же листках, которых касалась твоя рука, и мне хочется думать, что ты стоишь возле меня и твои глаза следят за моим пером.