Евгения Марлитт - Тайна старой девы Страница 37

Фелисита вынула его дрожащими руками. Он оказался довольно тяжел. Что в нем было?

Она осторожно открыла крышку. В ящике лежала книга, переплетенная в кожу. Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться, что книга была не напечатана, а исписана от руки.

«Иосиф фон Гиршпрунг, студент философии» — было написано на первом листе... Это был дневник студента, сына сапожника, из-за которого тетя Кордула поссорилась со своим отцом и довела его до смерти. Студент заполнял только одну сторону каждого листа, оставляя другую для заметок, и эти листы были исписаны изящным почерком старой девы. Фелисита прочла несколько строк. Это был, должно быть, удивительный человек, с пламенным сердцем, полным страстной любви. Потому-то и полюбила Кордула, дочь строгого купца... Она писала:

«Ты навеки закрыл глаза, Иосиф, так и не увидев, как я стояла на коленях у твоей постели, ломая руки, умоляя Бога сохранить тебя. В бреду ты непрерывно называл мое имя, то любовно и ласково, то негодующим топом, с выражением дикой мести, и когда я говорила с тобой, то ты не узнавал меня и отталкивал мою руку.

Ты умер в уверенности, что я нарушила клятву, и когда все кончилось и тебя унесли, то под твоей подушкой я нашла эту книгу. Она рассказала мне о твоей любви. Но ты сомневался во мне, Иосиф!.. Я напрасно ждала твоего взгляда — он убедил бы тебя, что я осталась верна. Что может быть ужаснее вечной разлуки с любимым человеком?! Все наказания за страшнейшие преступления ничто по сравнению с той мукой, которая терзает меня день и ночь.

Твоя душа витает теперь в бесконечном пространстве, я же еще скитаюсь по бедной маленькой земле и не знаю, можешь ли ты бросить взгляд в прошлое? Я ни с кем не могу говорить о моих страданиях, да и не хочу. Ведь нет человека, который разделил бы мою потерю. Никто не знал тебя так, как я! Но надо наконец рассказать, как все это случилось. В этой книге ты изложил свои мысли, и в них чувствуется ласковое дыхание бессмертной любви ко мне... Мне кажется, что ты сам наяву говоришь мне все, что здесь написано. Я хочу ответить тебе здесь, на тех же листках, где покоилась твоя рука, и мне хочется думать, что ты стоишь возле меня и следишь за моим пером.

Помнишь ли ты, как маленькая Кордула Гельвиг искала свою любимую белую курицу на чердаке? Там было темно, только через дощатую перегородку пробивался одинокий луч. Маленькая девочка заглянула в щель. Сосед Гиршпрунг только что убрал сжатый хлеб, и на желтых снопах сидел маленький Иосиф, смотря на слуховое окно. «Найди меня», — закричала я. Мальчик соскочил и оглянулся. «Найди меня», — прозвучало опять. Послышался треск — и доска, за которой спряталась маленькая Кордула, упала на чердак соседнего дома. Это был ты, Иосиф. И я знаю, в будущем ты так же переступил бы границы, установленные предрассудками...

Я горько заплакала от испуга, а ты вдруг повел меня вниз в закопченную комнату сапожника... С тех пор я ежедневно посещала тебя... Какие это были прекрасные зимние вечера! На дворе бушевала метель, а в громадной кафельной печке пылал яркий огонь. Твоя мать сидела за прялкой, а отец, примостившись на скамеечке, стучал молотком, зарабатывая насущный хлеб.

Я еще вижу перед собой его благородное грустное лицо, когда он рассказывал о минувших временах. Тогда еще Гиршпрунги были храбрым знаменитым родом, обладавшим богатством и силой. Сколько великих подвигов совершили они! Но меня пугали реки человеческой крови, пролитые ими, я больше любила слушать сказания о рыцаре, который так любил свою молодую жену. Он велел сделать два браслета и на каждом из них выгравировать половину стиха. Один браслет носил он, другой — его супруга. И когда, во время битвы, его смертельно ранили и какой-то солдат хотел отнять у него эту драгоценность, умирающий крепко держал свое сокровище, пока к нему на помощь не подоспел его слуга. Эти браслеты хранились в семье как реликвии до тех пор, пока не пришли шведы... Как ты ненавидел тогда этих шведов, Иосиф! Они были виновны в падении рода Гиршпрунгов. Это была очень печальная история, и я еще не хотела ее слушать, потому что твой отец всегда говорил: «Видишь ли, Иосиф, если бы не случилось это несчастье, ты мог бы сделаться великим человеком. Теперь же тебе ничего не остается, как стать сапожником». Ах, эта история имела еще и другой смысл!

Гиршпрунги оставались католиками даже тогда, когда вся страна обратилась в новую лютеранскую веру. С тех пор они жили в строгом уединении, но старый Адриан фон Гиршпрунг был дикий фанатик, готовый скорее покинуть свой родной дом в старом Тюрингене, чем жить среди еретиков. Он продал все свое имение, кроме дома на площади, за шестьдесят тысяч талеров золотом, и в один прекрасный день его сыновья уехали, чтобы обрести Отчизну в какой-нибудь католической стране... В это время через Тюринген проходил шведский король Густав Адольф с двадцатитысячным войском. Он остановился на отдых в городе N. — это было 22 октября 1632 года. Рыцарский дом на площади заняли шведские солдаты, что очень рассердило старого Адриана. Между ним и шведами завязался горячий спор, и один из солдат убил старика. Разъяренные шведы разгромили весь дом, и когда сыновья старого Адриана вернулись, то тщетно они искали свое наследство. Шведы унесли и вырученные от продажи имения шестьдесят тысяч талеров. Все ящики в доме были опустошены, их содержимое было уничтожено, все фамильные бумаги шведы развеяли по ветру... Так говорил твой отец, Иосиф. После этого дом перешел за небольшую цену к Гельвигам. Сыновья Адриана честно разделили вырученные деньги: Лютц, старший, уехал и о нем больше никто ничего не слышал; другие потомки повесили на гвоздь рыцарский меч, и внуки тех, кто сражался с сарацинами, взялись за шило и рубанок.

Но ты не сделал этого, Иосиф. Твой дух не последовал их примеру. Ты пошел своей собственной дорогой, хотя и знал, что лишения и нужда будут идти рядом с тобой. Ты видел впереди только светлую цель и печально кончил свои дни в комнате на чердаке. Дух угас, так как голодал!..

Кто мог думать, что ты так угаснешь? Помнишь ли ты, как награждал тебя твой отец, когда он был тобой доволен? Торжественно открывал он старый шкаф и доставал оттуда оперетку Баха. Твой прадед получил ее от самого композитора, и рукопись хранилась в семье как святыня... Когда ты умер, у тебя не нашли ни одного пфеннига, ни куска хлеба, но адресованная мне рукопись оперы Баха, ценность которой тебе была известна, лежала на столе.

На том самом месте, где я сейчас пишу, с другой стороны написано: «Моя милая златокудрая Кордула пришла в белом платье» — это было в день моей конфирмации, Иосиф. Моя строгая мать сказала мне, что в последний раз отпускает меня к вам, что я стала взрослой, и мои свидания с семьей сапожника должны прекратиться. Твоих родителей не было в комнате, и я тебе сообщила о запрете... Как ты побледнел! — «Ну, так иди же», — сказал ты, сердито топнув ногой, но голос твой оборвался, и в глазах заблестели слезы. Я не ушла. Наши дрожащие руки соединились — это было начало нашей любви.