Барбара Картленд - Цветы для бога любви Страница 38

Им мог быть либо какой-нибудь русский, либо кто-то, кому хорошо заплатили и для кого смерть Рекса означала бы моральную и физическую победу.

Терзаясь этими мыслями, она молча, без слез закрыла лицо руками. Ну зачем она так умоляла бога Кришну дать ей любовь?

Она еще не знала тогда, что любовь может быть обоюдоострым оружием.

И это оказалось совсем не тем, что она предполагала, — это был вовсе не душевный восторг, возносящийся к сияющим вершинам, а совсем-совсем другое.

Теперь она действительно поняла, что имел в виду саддху, когда произнес:

— Ты должна спускаться и вниз, в долину.

Как раз там она сейчас и находилась. Измученная страхом, тревогой — земными человеческими страданиями — и любовью, совсем не похожей на вспышку страсти.

Она ощутила дрожь от сознания силы собственных чувств. И вдруг ей послышался голос Рекса — трезвый, спокойный и уверенный: «Доверьтесь мне, как я доверяюсь вам».

Мужчина из племени патанов, приехавший на рикше, которого он нанял на окраине города Наини-Таль, вошел в дверь грязного обветшалого дома, где сдавались меблированные комнаты.

Из-под пыльного синего тюрбана смотрели острые ястребиные глаза. Его длинный, грязный, когда-то белый халат был надет поверх узких штанов, доходящих до лодыжек, и заскорузлой от грязи туники, украшенной талисманами и браслетами, надетыми выше локтей.

Он двигался со спокойной грацией пантеры, выслеживающей свою жертву.

Широкий пояс из хлопчатобумажной ткани поддерживал штаны и тунику патана, а кроме того, служил хранилищем для огромного кремневого пистолета, двух ножей и длинной кривой индийской сабли, украшенной резьбой, — такая сабля может рассечь надвое летящее перышко.

За ушами его красовались две красные розы, но им никоим образом не удавалось рассеять впечатление, что главной целью и удовольствием жизни их обладателя было отправлять на тот свет своих ближних, и по возможности долгим и мучительным путем.

Он подошел к владельцу этой захудалой гостиницы — толстому ленивому бабу (Индиец, получивший образование в английской школе), вложившему все свои сбережения в это ветхое здание, и, коверкая слова, спросил невероятно вульгарным, грубым голосом:

— Каком комнате чужой сагиб?

Хозяин окинул его подозрительным взглядом. В то же время он моментально проникся грозным видом ножей и длинной сабли.

— Он ждать вас? — спросил он пришельца на том же невероятном английском.

Патан сделал какое-то почти неуловимое движение головой, и хозяин поспешно указал на шаткую деревянную лестницу.

— Номер два.

Патан окинул взглядом маленький грязный холл и начал взбираться по лестнице той развязной самоуверенной походкой, которая характерна для людей его племени.

После ста лет общения с патанами британцы так и не смогли поладить с ними.

«Жестокие, трусливые разбойники, хладнокровные и вероломные убийцы — писал один офицер из пограничного района. — Ничто не в состоянии изменить этих бессовестных и безжалостных дикарей».

Но другой оценивал людей этого племени иначе:

«Патан смел, рассудителен, религиозен в меру своих возможностей, имеет острое чувство юмора и обожает спорт».

Каково бы ни было мнение хозяина об этом посетителе гостиницы, он не собирался высказывать его или преграждать путь человеку, поднимающемуся на второй этаж.

Патан вошел в спальню номер два без стука.

На кровати лежал иностранец — примерно такого он и ожидал увидеть. Это был человек, очевидно, более образованный, чем предполагала его внешность, с чертами лица, явно принадлежащими не индийцу и не афганцу.

По одежде, несомненно, подобранной обдуманно, его вполне можно было принять за туриста.

На столе лежали несколько холстов и ящик с красками. Это была старая проверенная уловка, чтобы беспрепятственно путешествовать по предгорьям Гималаев, а за словом «художник» могло скрываться множество других интересов.

Патан закрыл за собой дверь, и человек испуганно приподнялся на кровати.

Все было кончено очень быстро, и хозяин гостиницы, обеспокоенный тем, что постоялец долго не требует никакой еды, еще до наступления следующего утра вошел в его комнату и обнаружил того мертвым в постели — скончавшимся от «сердечного приступа» .

На его теле не было никаких признаков насилия, как не было нигде и следа патана, который определенно не спускался обратно по лестнице в холл.

Но ведь второй этаж низенького здания находился не очень высоко от земли!

Квинелла потом никак не могла припомнить, что она говорила гостям, которые приехали и были представлены ей капитаном Андерсеном.

Городок Наини-Таль, как она уже поняла, пользовался репутацией замечательного места для отдыха: засахаренные фрукты, подаваемые перед обедом, были великолепны, нравилось гостям и губернаторское вино.

Она переоделась к обеду как во сне, предоставив служанке самой выбрать платье и драгоценности, которые послушно позволила надеть на себя.

Она сидела за туалетным столиком, глядя невидящими глазами в зеркало. Перед ее мысленным взором стояло только лицо Рекса.

Он прикоснулся к ней сегодня губами, но, конечно же, это был лишь утешительный жест — так можно поцеловать ребенка.

Она хотела гораздо большего от его губ и от… него самого.

В гостиной она никак не могла сосредоточиться на теме разговора, а поскольку гости веселились и явно чувствовали себя непринужденно, она действовала совершенно автоматически и отвечала на вопросы так, как этого от нее ожидали.

Она пыталась заставить себя не смотреть поминутно на большие, бронзовые с позолотой часы, стоящие на каминной доске.

И почему это время движется так медленно!

Она знала, что ужин уже запаздывает на целых четверть часа, но хитмагары (Слуги-мужчины, прислуживающие за столом) в белых, красных и золотых одеждах продолжали наполнять бокалы.

Она не делала попыток встать и пригласить всех в столовую, где их уже ждал длинный стол, накрытый камчатной скатертью, с рядами сверкающих тарелок и салфетками, искусно уложенными в виде вееров или экзотических птиц.

«Рекс! Рекс!»

Это сердце Квинеллы отчаянно призывало его к себе.

Что там случилось? Почему он не возвращается?

И как она могла отпустить его, не зная, куда он отправился и что собирается делать?

На сердце у нее словно лежал тяжелый камень — он становился все больше и больше, пока наконец ей совсем нечем стало дышать. И вдруг хитмагар распахнул дверь, и Квинелла увидела его — одетого как обычно, при орденах и улыбающегося.

Все гости встали, приветствуя губернатора, — дамы сделали реверанс, а мужчины поклонились.