Решад Гюнтекин - Птичка певчая Страница 38

Через минуту мы остались вдвоём с девушкой, которая меня защищала. Я сочла своим долгом поблагодарить её.

— Ах, боже, как вам пришлось понервничать из-за меня.

Девушка пожала плечами, словно хотела сказать: «Какое это имеет значение!» — и улыбнулась.

— Я это сделала нарочно. Если на таких особ не прикрикнешь, не припугнёшь, они сядут на голову. Что вы тогда сделаете? После уроков увидимся. Не так ли?

Я дошла до кабинета мюдюре-ханым, но заходить туда мне уже не хотелось. Было тошно заводить тот же разговор. Настроение упало. Портфель показался непомерно тяжёлым. Стараясь не попасться никому на глаза, я вышла из рушдие и вернулась в гостиницу.

Увидев меня, Хаджи-калфа огорченно всплеснул руками и принялся причитать:

— Вах, ходжаным, вах! Как тебе не повезло!..

Оказывается, ему было уже всё известно. Уму непостижимо, как он успел узнать?

— Смотри, дочь моя!.. Держи ухо востро, — предупреждал он меня. — Как бы они не сыграли с тобой какую-нибудь злую шутку! Если у тебя есть знакомые в министерстве, давай тут же напишем письмо.

Я сказала, что не знаю там никого, кроме старого поэта, который рекомендовал меня министру. Услышав имя поэта, Хаджи-калфа обрадовался, как ребёнок.

— Ах, господи! — воскликнул он. — Ведь это мой благодетель! Он здесь одно время был директором идадие[35]. Это ангел, а не человек. Пиши, дочь моя, пиши. А если любишь меня, передай ему от меня привет. Напиши так: «Твой раб Хаджи-калфа лобызает твои благословенные руки…»

Не раз бедный Хаджи-калфа поднимался ко мне наверх, волоча свою хромую ногу, и приносил такого рода вести: «Надо, чтобы господин прокурор не испугался и распёк заведующего отделом образования. Это его право». Или же: «Инженер из муниципалитета едет в Стамбул. Обещал зайти в министерство».

Какой странный край! Буквально за несколько часов в городке не осталось человека, который бы не знал о случившемся. В кофейне при гостинице только об этом и говорили.

— В чём дело, Хаджи-калфа? — удивлялась я. — Здесь все знают друг друга?

— Да ведь местечко крошечное, с ладонь, — отвечал старик, почёсывая затылок. — Это тебе не дорогой, благословенный Стамбул. Случись это там, никто бы ничего не знал. А здесь — одни сплетни… Ты это должна знать. Вот тебе мой совет: будь порядочной, будь добродетельной, не гуляй с открытым лицом по лавкам и базару. Так-то! (Господи, с каким странным выражением произносил он это «так-то!».) Тогда судьба твоя устроится, если аллаху будет угодно. Была здесь одна учительница, Арифэ-ходжаным. На ней женился сам председатель суда. Сейчас она как сыр в масле катается. Да пошлёт аллах тебе счастья. Может, думаешь, она красавица? Куда там! Просто была целомудренна, скромна. Теперь у человека самое дорогое — честь его.

Доверие ко мне и благосклонность Хаджи-калфы росли с каждым днём. Он без конца приносил из дома какие-нибудь безделушки: кружевную накидку для чайного сервиза, вышитое ручное полотенце, деревянный веер с рисунком или что-нибудь другое и украшал мою комнату.

Часто, когда мы болтали, снизу раздавался зычный голос:

— Хаджи-калфа!.. Опять ты в ад провалился?..

Это был хозяин Хаджи-калфы, владелец гостиницы.

В таких случаях старик всегда отвечал вполголоса, медленно, мелодично, словно пел песню:

— Ах, чтоб тебя!.. Дался же тебе Хаджи-калфа! — И громко: — Иду, иду!.. Мало у меня дела, что ли?..

Кроме Хаджи-калфы, у меня в гостинице был ещё один друг: женщина лет тридцати пяти — сорока, приехавшая в Б… из Монастира.

Сейчас я расскажу, как мы подружились. Вечером в день приезда я разбирала вещи у себя в номере. Вдруг дверь легонько скрипнула. Я обернулась и увидела в дверях женщину в жёлтом ситцевом энтари и капюшоне из зелёного крепа.

Войдя, она справилась о моём самочувствии:

— Вы здоровы, дочь моя? Слава аллаху! Добро пожаловать!

Её худое нарумяненное лицо чем-то напоминало стену с обвалившейся штукатуркой, дыры в которой замазали извёсткой. Насурьмлённые брови и чёрные гнилые зубы делали её похожей на мертвеца.

— Благодарю вас, ханым-эфенди, — сказала я, немного растерявшись.

— А где ваша мамочка?

— Какая мамочка, ханым-эфенди?

— Учительница. Разве вы не дочь учительницы?

Я не выдержала и рассмеялась.

— Я вовсе не дочь учительницы, ханым-эфенди. Я сама учительница.

Женщина даже чуть присела и хлопнула себя руками по коленям.

— Ах, так это вы учительница! Никогда ещё не видела таких молоденьких учительниц. Вы же величиной с мизинец. А я ожидала увидеть пожилую солидную даму.

— Сейчас и такие учительницы бывают, ханым-эфенди.

— Да, бывают… Да, бывают… Чего только не случается на этом свете! А мы вот живём в номере напротив. Я уложила ребятишек спать и зашла вас поприветствовать. Днём столько хлопот с детворой, не приведи аллах! Но когда наступает вечер, и дети засыпают, меня одолевает тоска. Одиночество возвеличивает одного только всевышнего. Разве не так, сестрица? Думаешь, думаешь, куришь, куришь без конца… Так и коротаю ночи до утра. Сам аллах послал мне вас, сестрица. Поболтаю с вами, легче станет на душе.

Сначала женщина обратилась ко мне: «Дочь моя». Но, узнав, что я учительница, стала называть «сестрицей».

Я предложила гостье стул:

— Садитесь, пожалуйста!

Сама пристроилась на кровати и принялась болтать ногами.

— Я не привыкла сидеть на стульях, сестрица, — сказала женщина из Монастира и опустилась на пол возле моих ног в странной позе, почти упираясь подбородком в колени.

Она тут же достала из кармана своего энтари жестяную табакерку и начала сворачивать толстые цигарки. Одну она протянула мне.

— Благодарю вас, я не курю, ханым-эфенди.

— И я раньше не курила, — сказала женщина. — Горе да беда заставили.

Моя соседка была, действительно, очень несчастна. Она рассказала, что отец её, видный человек в Монастире, владел садами, виноградниками, стадами коров. В их доме всегда кормилось человек пять бедняков. Многие видные беи Монастира сватались за неё. Да куда там, ведь они были неотёсанны!.. Капризная дочь заупрямилась: «Выйду только за офицера с саблей!..» Ах, если бы мать как следует отколотила её палкой и выдала за одного из этих беев! Но откуда бедной старушке было знать, что случится потом? И она отдала свою единственную дочь за лейтенанта, у которого, кроме сабли на боку, не было ничего. До провозглашения конституции[36] они прожили вместе. Тридцать первого марта муж с действующей армией отбыл в Стамбул. Отбыл и как в воду канул! Наконец какой-то родственник, вернувшись из Стамбула, рассказал, что её муж служит в городе Б… и даже женился там. Ну что ж, и это бывает. По нашим законам разрешается иметь до четырёх жён. Моя бедная соседка поплакала немного, погоревала, потом забрала своих троих ребят и приехала в Б… Но оказалось, что муженьку это совсем не понравилось. Он не желал видеть не только жену, которую некогда умолял о замужестве, но даже «любимых» деток и настаивал, чтобы они немедленно вернулись в Монастир. Как ни валялась бедняжка в ногах супруга, как ни ластилась к нему, точно собачонка, умоляя: «Ведь мы столько лет женаты! Не обрекай меня на страдания!» — безжалостный муж ни за что не соглашался оставить её здесь.