Дженнифер Блейк - Цыганский барон Страница 38

— Разве я… нет, все мы — разве мы проявили к вам недостаточно внимания? Почему вы считаете нужным рыскать здесь среди зелени и разговаривать с незнакомцами?

Она вздернула подбородок:

— Рыскать?

— Может, мне следовало сказать «скрываться»?

— Я не знала, что есть что-то незаконное в разговоре с гостем на литературной вечеринке. Вы могли бы меня предупредить.

— Мог бы, но не счел нужным.

— Как, по-вашему, я должна была себя вести? Держаться рядом с вами? Но у меня создалось впечатление, что вы пытались предостеречь меня от подобного поведения.

— И вас это задело? — прищурился он.

Мара слишком поздно поняла, что вступать с ним в словесную пикировку — себе дороже. Конечно, ее задело, что он с такой легкостью преодолел свое влечение к ней и даже счел нужным мягко и деликатно оттолкнуть ее. Но лучше уж признаться в этом сейчас, чем позволить ему продолжать расспросы о де Ланде.

Мара опустила ресницы.

— Ни одной женщине не хочется думать, что она вела себя слишком откровенно.

— Не хочется?

Ее смутила и встревожила веселая искорка, вспыхнувшая в его глазах, словно ему вспомнилось что-то приятное.

— Мне кажется, мужчинам это тоже не нравится.

— Ну, это зависит от мужчины… и от женщины, конечно. — Он протянул руку, поднял забрало рыцарского шлема и с лязгом дал ему упасть.

У Мары вдруг возникло впечатление, что ему неловко за свои слова и он хотел бы взять их назад. Значит, он о них сожалеет. Но почему? Может быть, потому, что в них прозвучало больше правды, чем он хотел ей открыть? Однако обдумать как следует эту мысль она не успела: он опять повернулся к ней.

— Вы знакомы с Ламартином? У него лицо аристократа и душа мясника. Поэт, ставший политиком, — самый страшный человек на свете.

Бабушка Элен и ее престарелая кузина дружно осуждали Альфонса де Ламартина за радикализм, проявлявшийся в его речах в палате депутатов, а также за публикацию на протяжении нескольких последних лет восьмитомной «Истории жирондистов», где он отстаивал права пролетариата. Они называли его предателем интересов своего класса, отъявленным негодяем, пытающимся свергнуть самое стабильное и миролюбивое правительство Франции за последние сто лет.

По внешности он был настоящим аристократом, как и говорил Родерик: прямая, стройная фигура, удлиненное умное лицо, светло-каштановые волосы, седеющие на висках. Кроме того, Мара обнаружила, что он остроумен и у него приятные, мягкие манеры. Поболтать с ним было истинным удовольствием, особенно после тяжелых объяснений с де Ланде и Родериком.

Вниманием Родерика завладела весьма решительная дама в сногсшибательном шелковом туалете цвета шартрез с черными горошинами, расшитом целыми милями черной шелковой тесьмы. Однако он почти не прислушивался к тому, что она говорила. Его взгляд был устремлен на женщину в темно-синем платье, которую он называл Шери. Она перестала болезненно краснеть и улыбалась легко и естественно, без натянутости, вызванной страхом или чувством вины. Странная боль вспыхнула у него в сердце, когда он увидел ее веселой и беспечной: ведь в разговоре с ним она всегда была настороже. Но она была прекрасна. Игра газового света над головой придавала особую матовость ее коже, подчеркивала безупречный овал и тонкие черты ее лица, серые глаза казались особенно глубокими благодаря цвету платья. С каждым днем она все больше разжигала его любопытство. И дело было не только в том, что у нее не было прошлого; некая загадка заключалась в ней самой, он это чувствовал.

Ему хотелось позволить ей остаться загадкой, дождаться, пока она сама вспомнит свое прошлое или начнет доверять ему настолько, что откроет ему свою тайну. Раз или два ему даже приходило в голову, что он предпочел бы ничего не знать. Возвращение памяти означало бы, что она должна покинуть его и вернуться к себе домой. А если выяснится, что она что-то скрывает, что она пришла к нему с какой-то тайной целью, лучше бы ему этого не знать.

И все же он должен был все выяснить. Слишком многое было поставлено на карту, он не мог позволить себе таких донкихотских жестов, как укрывательство под своей крышей женщины, которая могла его предать.

Лука указал ему на де Ланде, узнав в нем человека, который говорил с Шери в магазине тканей. И в этот вечер он заговорил с ней еще раз. Родерик решил, что это не может быть простым совпадением. Де Ланде был хорошо известен не только как служащий министерства иностранных дел, но и как светский человек, любитель гризеток, разбивший немало сердец. Им следовало заняться вплотную, выяснить, что он собой представляет на самом деле.

Родерик бросил взгляд на Луку. Цыган мотнул головой в сторону двери, давая понять, что де Ланде покинул салон. Родерик едва заметно кивнул. Лицо его было мрачным. Лука, стремительный и бесшумный как тень, выскользнул из зала следом за французом.

Гости разошлись уже за полночь. Выйдя на Королевскую площадь, они обнаружили, что идет снег. Снежинки уже укрыли булыжную мостовую пушистой мантией в дюйм толщиной и образовали мягкое золотистое сияние вокруг газовых фонарей. Редкие порывы ветра взметали их, заставляли плясать в воздухе, собираться в кучки у тротуаров и у корней голых деревьев в середине площади.

— Как это прекрасно! — воскликнула Мара, раскинув руки и пытаясь поймать ускользающие снежинки. В южной части Луизианы, откуда она была родом, снег шел раз в пять лет или того реже, да и тогда это был всего лишь жиденький мокрый снежок, который таял, не достигая земли.

— Прекрасно? Чушь! — фыркнул Этторе, дрожавший от холода в своем мундире.

— Ступайте осторожно по этому булыжнику, — предупредил Жорж, взяв Мару под руку. Но она все же поскользнулась, и он обхватил ее за талию.

Джулиана огляделась кругом.

— А где Лука?

— Ушел по делу, — ледяным тоном ответил Родерик.

Жак наклонился, зачерпнул пригоршню снега рукой в перчатке и слепил снежок. Его глаза блеснули озорством, когда он огляделся вокруг, но, встретив взгляд принца, бросил снежок и со старательной небрежностью отряхнул ладони.

— Гм-гм, — расслышала Мара рядом с собой осторожное покашливание Жоржа. Он тоже посмотрел на Родерика и увидел в его лице нечто такое, что заставило его убрать руку с талии Мары, предоставив ей для опоры только локоть.

Они молча направились к Дому Рутении.

Неужели Родерик приревновал ее к своему гвардейцу? Этот вопрос занимал Мару, пока Лила помогала ей готовиться ко сну. Он стала вспоминать тот момент, когда он подошел к ней после ее разговора с де Ланде, и перебрала в уме все детали того, как он выглядел и что говорил. Потом она так же подробно вспомнила, что произошло на Королевской площади, вспомнила даже тот день, когда он застал ее за акробатическими упражнениями со своей гвардией. Она изображала вершину пирамиды, а они рассыпались и поймали ее на руки. Неужели его действительно влекло к ней, но он противился своему желанию? Неужели именно по этой причине он в этот вечер был в дурном настроении?