Жюльетта Бенцони - Недостойные знатные дамы Страница 38

Тем временем положение становилось все более напряженным. Однажды вечером, когда все общество собралось в салоне мадам де Виньи для игры в карты, Байе, игравший вместе с женой в фараон, внезапно разгневался на Мари и назвал ее непроходимой дурой. Гости с трудом сумели помешать Филиппу вцепиться сопернику в глотку.

Председателя суда вывели из-за карточного стола, но многие отчетливо слышали, как тот процедил сквозь зубы:

— Неужели никто не избавит меня от этого сморчка? Неужели этот Байе будет жить вечно?

Его уговорили замолчать, успокоили, однако никто не предложил оказать ему услугу, о которой он столь недвусмысленно и цинично просил. Через несколько дней Жиру повторил свой вопрос в коридорах Дворца правосудия, но все напрасно: результата не последовало. Из всеобщего молчания он сделал вывод, что никто не намеревается ему помогать, и снова придется все делать одному — или почти одному…

Вечером 8 сентября 1638 года президент Байе, несмотря на напряженные отношения, отправился к кузену жены. Впрочем, визит был отнюдь не дружеский, а деловой: утром Жиру должен был ехать в Ренн, где слушалось дело, интересовавшее их обоих.

В кромешной тьме Байе в сопровождении своего слуги Франсуа Нежо прибыл к роскошному дому председателя суда. Было холодно и сыро: в начале осени такая погода редка. Всю дорогу Байе ворчал и проклинал погоду, свой ревматизм и злосчастный процесс. Он недолюбливал Филиппа Жиру, и только дело чрезвычайной важности заставило его отправиться к нему в такой поздний час. Приветливая служанка по имени Одинель открыла дверь, ведущую в просторный, хорошо освещенный вестибюль, обставленный дорогой мебелью.

— Где ваш хозяин? — недовольно спросил Байе.

— Он здесь, — с поклоном ответила девушка. — Хозяин ждет господина президента у себя в кабинете. А ваш слуга пока может пройти на кухню и подкрепиться.

Дверь за гостями закрылась, и с тех пор никто больше не видел ни Байе, ни его слуги, хотя официально об их исчезновении было объявлено только спустя несколько месяцев.

На следующее утро Филипп Жиру, как и было договорено, отправился в Ренн. Но, к всеобщему удивлению, по дороге он заехал к Мари Байе, она села к нему в экипаж и как ни в чем не бывало проехала вместе с ним не меньше двадцати лье. Кучер Жиру потом рассказывал, что всю дорогу президентша и ее кузен вели приглушенную, но весьма оживленную беседу. Когда показался Авалон, Мари Байе приказала завести ее к родственнице, у которой она собиралсь погостить.

Вернувшись через три дня в Дижон, президентша зажила по-прежнему, нисколько не тревожась из-за отсутствия супруга. Она говорила всем, что ее муж отправился в длительное путешествие, связанное с делами.

Но прошло два месяца, а Пьер Байе не появлялся. Его друзья забеспокоились: они не могли понять, что случилось с дражайшим председателем.

— Мой муж никогда не посвящает меня в свои дела, — отвечала Мари на все вопросы, кокетливо помахивая веером. — Может быть, он застрял где-нибудь на охоте… Не вижу в этом никакой беды! Даже когда он был здесь, меня мало интересовало, чем он занимается, тем более я не собираюсь беспокоиться о нем сейчас.

Надо сказать, кое у кого столь прискорбное легкомыслие и беспечность породили некоторые подозрения…

Теперь Филипп Жиру ежедневно приходил в дом на улице Фокон, принадлежавший семейству Байе. Мари вела себя так, словно супруг ее исчез навеки. Филипп теперь жил с ней открыто, на глазах у всех.

Подобное положение вещей не могло не вызвать толков. В декабре стали поговаривать, что президент Байе был убит при таинственных обстоятельствах — действительно, более трех месяцев никто не имел о нем никаких известий. Слухи ползли, ширились, выплеснулись из города и докатились до Парижа. Приблизительно в то же время туда прибыли обеспокоенные чиновники из Дижона, и история эта достигла ушей принца Конде — тогдашнего правителя Бургундии.

Президент Счетной компании Байе был слишком важной персоной, чтобы принц мог оставить без внимания жалобу дижонцев. Он приказал провести тщательное расследование, но при этом держать его в строгой тайне: шум в таком деликатном деле бьи бы только помехой, и Филипп Жиру сразу бы догадался, что его собираются обвинить в убийстве мужа любовницы. Во избежание судебной ошибки и крупного скандала решено было сначала все как следует проверить.

Однако агенты Конде нисколько не продвинули расследование. Страх связывал языки, прятал свидетелей: никто не осмеливался в открытую обвинять грозного Жиру. Возмущенный Конде передал дело в руки полицейского следователя, приказав тому любой ценой прояснить все обстоятельства исчезновения Байе, отметая слухи и невзирая на лица. Одновременно Конде обратился к церкви, и в Дижон тотчас было направлено одно из знаменитых «Увещеваний», в котором всех призывали содействовать расследованию и не скрывать ничего, что могло бы помочь отыскать истину. Тем, кто отказывался говорить правду, грозили отлучением.

Результат не замедлил сказаться. Один из свидетелей сообщил, что вечером 8 сентября в гостиной мадам де Виньи опять играли в карты. Ближе к полуночи туда прибыл Филипп Жиру, необычайно веселый. Подойдя к Мари Байе, он поцеловал ей руку и шутливо произнес:

— Дело сделано, прекрасная Хлорида!

Вскоре к следователю явился сапожник Блез Бур и сообщил еще один весьма любопытный факт. Его невестка Элеонора Кордье, белошвейка председателя Жиру, в день отъезда хозяина в Ренн получила от него тщательно запертый деревянный чемодан. Этот чемодан он поручил ей зарыть среди каменистой осыпи Комб-о-Фе, что находится неподалеку от города.

Ведущие дознание полицейские под предводительством Элеоноры направились в указанное ею место, извлекли из-под камней чемодан, взломали замок и открыли его. Там лежали сломанная шпага, нож и шляпа, запятнанная кровью. Шляпа и шпага принадлежали президенту Байе, нож — его слуге…

В тот же вечер Филипп Жиру был арестован и, несмотря на яростное сопротивление, препровожден в тюрьму Дворца правосудия. Против него было выдвинуто обвинение в убийстве.

Следствие продолжалось три года, и все три года обвиняемый ожесточенно защищался. Чего только не делал Жиру: неожиданно взрывался гневом, бил свидетелей, грозился убить их, пытался набрасываться на судейских чиновников и даже нанес себе несколько ножевых ран, а потом кричал на всю тюрьму, что его хотели убить. Он так бушевал, что во Дворце правосудия никто, даже привратник, больше не чувствовал себя в безопасности. По приказу короля его перевели в старый, построенный еще во времена Людовика X крепостной замок, расположенный возле одной из городских застав. Это была настоящая средневековая крепость, мрачная и неуютная, однако стены ее были толсты, а двери прочны. Председатель Жиру мог вопить там сколько угодно…