Кэролли Эриксон - Тайный дневник Марии-Антуанетты Страница 38

– Не знаю. Я всего лишь иду по стопам отца. Он был солдатом, дипломатом, государственным деятелем. Мне никогда не достичь такого же величия.

Мы помолчали немного, глядя, как на поверхность озера опускается косяк диких гусей. Мне еще никогда не приходилось видеть такого зрелища. Несколько сотен практически одинаковых черных, серых и белых птиц в строгом строю садятся на воду, громко гогоча и ударяя друг друга клювами.

– Мне здесь хорошо, – после долгой паузы признался Аксель. – Побывав дома, я как будто рождаюсь заново. Кроме того, работа на свежем воздухе, да и сам воздух… Когда я живу в Фреденхольме, то не сожалею о прошлом и не думаю о будущем. Я живу сегодняшним днем и наслаждаюсь этим. Может быть, именно поэтому мой отец и поселился здесь, когда совсем состарился. Чтобы радоваться каждому прожитому дню. В самом конце он уже был тяжело болен, фактически умирал от чахотки. Он почти ничего не ел и целыми днями кашлял. Но ему все равно очень нравилось посидеть вот так в лесу, на поляне, летом, с большим волкодавом у ног. Ему было хорошо, он был в согласии с собой и с окружающим миром.

Аксель положил голову мне на колени, и я гладила его светлые волосы. До этого он практически ничего не говорил мне о своей семье, во всяком случае, таких глубоко личных подробностей я от него не слышала. Я же, напротив, часто рассказывала ему о матушке, о своих братьях и сестрах, особенно об Иосифе и Карлотте.

Между нами стояло одно имя. Мы не называли его вслух, но, тем не менее, оно незримо присутствовало при нашем разговоре. Людовик… Я чувствовала, что мы оба думали о нем, когда, взявшись за руки, направились по тропинке под моросящим дождем, к теплу и уюту Фреденхольма.

9 июля 1780 года.

Я учусь разбираться в грибах, съедобных и несъедобных. Оказывается, их так много – лисички и маслята, серые подберезовики и ядовитые мухоморы… А есть еще и гнилушки, которые светятся в темноте. Вот только здесь никогда не бывает темно, и как же их тогда различать?

С каждым днем, проведенным здесь, я чувствую себя все лучше, спокойнее и счастливее.

11 июля 1780 года.

Вчера один из арендаторов Акселя женился, и мы ходили к нему на свадьбу. Я попросила, чтобы принесли красную и белую юбки, которые носят крестьянки, и мне одолжили их вместе с мягкими фетровыми сапожками и гирляндой роз, что считается непременным атрибутом праздника.

Мы присоединились к многочисленным гостям, собравшимся на свадьбу из окрестных деревень. Под музыку двух оркестров устроили танцы, и мы с Акселем, спотыкаясь и смеясь, старались не отставать от остальных. Женщины запели протяжно и необычно, я никогда не слыхала таких песен. Словом, все было очень живо и весело.

Я чувствовала себя необыкновенно свободно. Никто не подозревал, кто я такая, все считали, что я обычная знатная иностранка, знакомая или родственница Акселя. Гости и заподозрить не могли, что я королева дальней, чужой страны. А когда я вышла в центр хоровода, чтобы станцевать в одиночку (в этом танце, должна признать, больше движений кадрили, чем народных плясок), меня приветствовали громкими криками и хлопаньем в ладоши.

Это был незабываемый вечер! Я кружилась в чужой красной юбке, притопывая одолженными сапожками по грубым камням и жесткой луговой траве, и волосы мои, лишенные булавок и заколок, золотым ореолом летали в чистом летнем воздухе. А рядом был Аксель, он хлопал в ладоши, танцевал и одобрительно улыбался мне.

Открыли несколько бочек крепкого местного сидра, и гуляющие пили вволю. Пьянящий легкий напиток лился рекой. Новобрачная, крупная светловолосая крестьянка лет шестнадцати, снова и снова наполняла мой стакан. Мы ели икру и пили красное вино. Буквально каждые несколько минут толпа начинала свистеть и хлопать, не унимаясь до тех пор, пока жених и невеста не поцелуются. Целуются здесь, в Швеции, крепко и сильно, совсем не так, как у нас во Франции.

После полуночи кто-то из крестьян отвез нас обратно во Фреденхольм на телеге, которая пахла сеном и навозом. Аксель прижимал меня к себе, а телега подпрыгивала и тряслась на ухабах. Чувствуя, как приятно кружится голова от вина и сидра, уставшая после танцев, я прильнула к нему, влюбленная в окружающий мир. Я подумала, что эта ночь была самой счастливой в моей жизни.

16 июля 1780 года.

Два дня назад мы отправились обратно в Дроттнингхольм. Мне очень не хотелось уезжать. Мы верхом доскакали до города, а потом в экипаже двинулись на юг. Дорога миля за милей тянулась сквозь густые леса. Резко похолодало, время от времени с темного неба начинал моросить дождь. Дважды экипаж приходилось загонять на большой паром, чтобы пересечь озеро.

Под вечер у кареты сломалась ось, и нам пришлось идти под дождем к единственному расположенному поблизости укрытию, каковым оказалась небольшая таверна с крытой дранкой крышей и опасно накренившимися стенами. Мне жаль бедных лошадей, которым пришлось остаться под холодным дождем и, понурив головы, ждать окончания ремонта.

Мы с Акселем сели за низкий выскобленный стол у очага и заказали вино, хлеб и сыр.

Мы пили вино, наслаждаясь теплом огня и ожидая, пока в дверях покажется наш кучер и скажет, что сломанная ось починена. Но прошел час, за ним второй, а возница все не появлялся. Дождь барабанил по крыше таверны, и скоро в помещение вошел старик, промокший и жалкий, нащупывавший дорогу палкой. Он был слеп, и его незрячие глаза смотрели куда-то в потолок. Он пробрался поближе к огню и протянул руки к его благословенному теплу.

– Эй, старик, выпей и согрейся.

Владелец таверны подвел бродягу к соседнему столу и поставил перед ним высокую пивную кружку.

– Рядом с тобой сидят французская леди и джентльмен, они составят тебе компанию, – добавил он. – Так что следи за своим языком.

– Настоящая французская леди и джентльмен, – пробормотал старик, перейдя ради нас на французский. – Да благословит их Господь! В свое время я славно послужил французам. Я сражался за старого французского короля, старого Людовика, при Фонтенуа и Рашо, и тогда мы победили. Хотя ослеп я не там, должен вам сказать. Я лишился обоих глаз в тюрьме, в драке. И вот уже тридцать семь лет не вижу ни зги. Ладно, что бы вы хотели послушать, миледи и джентльмен? Французский боевой гимн? Или, быть может, погребальную песню? Знаете, я не лишился чутья, пусть даже потерял зрение. Так вот, что-то подсказывает мне, что это будет погребальная песня.

Его слова заставили меня вздрогнуть. Нет, только не еще одна смерть!

Аксель дал старику несколько монет, тот допил свое пиво и удалился в дальний угол таверны. Наконец появился и наш кучер с сообщением, что ось починена, и мы можем продолжать путь.